Свете тихий

– Давай сделаем так, – подумав, говорю я. – С Манциони, с его «констелляциями», я все равно пока буду работать. Кризис – это ведь не навечно, серию философии вы так или иначе будет продолжать. Авторские права у вас?

– Еще на пять лет, – отвечает Максим.

– Значит, издание это никто не сможет перехватить. Ну, а весной, предположим в апреле, я сдам сразу готовый текст. Тогда и заключим договор. Устраивает?..

– Конечно, устраивает, – отвечает Максим.

Он еще что-то прикидывает в уме, берет с блюдца конфету, внимательно разглядывает ее. Однако не разворачивает, а кладет обратно.

И вдруг разводит руками – шире стола:

– Ну, извини…

В метро я еду, слегка стиснув зубы. Вагон гудит и как тупоголовый дракон проносится сквозь туннели, вырытые во тьме. Всплывают оттуда мраморные храмины станций. Змеятся вдоль стен жутковатые кабели и провода. Я вяловато думаю, что свобода моя иллюзорна. Она – как та же голографическая картинка, которую можно небрежно смахнуть рукой. Она не может ни от чего защитить. Ни от превратностей жизни, внезапно переворачивающей все вверх дном, ни от вселенского холода, просачивающегося из пространства небытия. Ни от чего, ни от чего. Хотя свобода, вероятно, и не призвана защищать. Она дается человеку не для того, чтобы он был сыт, одет и обут, а для того лишь, чтобы он чувствовал себя человеком. Ты – человек? Будь свободен! И никакая плата, никакая цена не может быть для этого чересчур велика.

Я таким образом утешаю себя.

Я знаю, что денег, которые я в издательстве получил, хватит мне, если жить очень скромно, где-нибудь до весны.

И что я стану делать потом?

На что я буду, примерно с марта, существовать?

Ответа у меня нет.

Двери закрываются.

Грохочет очередной перегон.

Я покачиваюсь в толпе, мчащейся неизвестно куда, и, наверное единственный среди всех, чувствую, как бесплотно, словно при отключенном звуке, рушится мир.

Темный холод прохватывает не меня одного. У Рената внезапно закрывается аналитический еженедельник, где он, по-моему, вот уже года три ведет раздел экономики. Спонсор, как это сейчас принято, ссылается на финансовый кризис, но Ренат полагает, что истинные причины заключены, скорее всего, в другом.

– Вероятно, ему посоветовали больше не поддерживать оппозиционную прессу, ну и он, будучи человеком разумным, к этому совету прислушался… У нас же – свобода, – иронически говорит Ренат. – Хочешь финансировать либеральный еженедельник – пожалуйста. Никто тебе этого не запретит. Просто заявится в скором времени соответствующая инспекция, и вдруг выяснится, что ты недоплачиваешь налоги где-то с тысяча девятьсот третьего года. В общем, давай – плати. А если не хочешь платить – в тюрьму. У нас же правовое цивилизованное государство, все по закону…

Ренат нисколько не преувеличивает. Несколько лет назад подобный прецедент уже был. Один из российских олигархов, который, видимо, доброму совету не внял, получил очень приличный срок именно за неуплату налогов. И, между прочим, сидит до сих пор.

Такой был серьезный сигнал.

Все, кому следовало, его считали.

Для меня, кстати, это тоже – ощутимый удар. В еженедельнике у Рената я иногда печатал разные материалы: рецензии, небольшие обзоры, фрагменты книг, которые переводил в данный момент.

Хоть и небольшой, но доход.

Все – одно к одному.

– И что ты намереваешься делать? – интересуюсь я.

Ренат только морщится, словно раскусил какую-то гниль. А потом объясняет мне, что как этнический немец, семья которого в свое время была сослана в Казахстан, он уже получил предложение в один немецкий аналитический центр. Контора, конечно, провинциальная, но платят они хорошо. Немного исследовательской работы, немного – преподавать. Думаю, как-нибудь перебьюсь. Придется, правда, язык подкачать, а то он у меня на уровне – битте, зер гут…

Ренат проявляет несвойственную ему скромность. Немецким он владеет не то чтобы блистательно, но совершенно свободно. Во всяком случае, когда полгода назад выступал в Европейском институте профессор Гюнтер фон Майнц, то перетаскивал его речь на русский как раз Ренат. И хотя иногда он на секунду задумывался, иногда запинался, щелкал пальцами, просил профессора повторить, однако я как человек, слегка владеющий устным дойч, могу подтвердить, что это был весьма квалифицированный перевод.

Дело здесь, разумеется, не во владении языком.

– Тебе там скучно будет, – предупреждаю я. – Без наших семинаров, без наших встреч, без поездок хотя бы раз в месяц в Петергоф, к Валентину, без того, чтобы в любой момент можно было бы кому-нибудь позвонить – Борису там, Андрею Павловичу или мне – поделиться очередной своей гениальной идеей.