Свете тихий

Вообще, мы смотрим на это как бы с черного хода. Ведь первоначально дорога была проложена вдоль залива, на побережье, внизу; дворцы, построенные на глинте, на вспучивании земли, были своими фасадами ориентированы на нее. Потом уже тракт, в связи с наводнениями, перенесли наверх, но, конечно, смотреть надо оттуда, еще лучше – с воды. Тогда видно это драгоценное ожерелье, этот мираж, этот величественный имперский фантом… Хотя, разумеется, что это была за жизнь: в декорациях, в искусственном освещении, праздник, из которого нельзя выскочить ни на миг, кукольный спектакль, разыгрываемый по неизменным законам: поворот налево, на зеркальном паркете, поклон, поворот направо, снова – церемонный поклон… Недаром все это заканчивалось революциями…

Они ничего не замечают вокруг: вскрикивают, хватают друг друга, жестикулируют, куда-то влекут. Эмоции у обоих перехлестывают через край, и постепенно за ними, как на экскурсии, начинает ходить толпа, человек, наверное, в пятьдесят. Некоторые даже пытаются задавать вопросы, и Валентин, как бы продолжая беседу, темпераментно отвечает на них. Время от времени они вспоминают и обо мне и тогда оборачиваются, удивляются: ну, где ты там, почему отстаешь?.. Я, в свою очередь, показываю, что все в порядке, все хорошо, я никуда не делся, не отвлекайтесь на всякие пустяки.

У меня возникает странное ощущение, что я здесь лишний, что не надо мне подходить, подделываться под их искренний энтузиазм. Проникнуться им я все равно не смогу. И если я сейчас сверну за угол и растворюсь, если я исчезну без слов, без звука, без прощания, без следа, то никто на это и внимания не обратит.

Ужасное это чувство.

Когда ты есть и одновременно – тебя как бы нет.

Не понимаю, откуда оно вдруг взялось.

Нисколько не лучше мне и в кафе, куда нас вызванивает Ренат упорными напоминаниями по телефону. Лишь только мы сдвигаем столики и рассаживаемся, лишь только я представляю Алю, а ей, по очереди, остальных, как нас тут же выбрасывают из головы и запузыривается полемика, длящаяся, по-моему, уже месяца три. Ренат, который по образованию экономист, объясняет, что из кризиса есть только два принципиальных выхода. Первый – это дать деньги народу, ну не прямо, конечно, а через организацию большого объема специальных работ. Получив деньги, граждане начнут покупать товары, оживет торговля – пойдут заказы на производство, оживет производство – начнут выплачиваться зарплаты. Цикл замкнется, произойдет базовая стабилизация экономики. Это классический кейнсианский рецепт, уже проверенный, его использовал Рузвельт во времена Великой депрессии.

На это Андрей Павлович, который по обыкновению уткнулся носом в стакан, скрипучим голосом замечает, что насчет Рузвельта еще ничего неизвестно.

– Есть квалифицированное мнение, и я разделяю его, что если бы Рузвельт твой выдающийся ничего такого не делал, то и депрессия, предоставленная сама себе, закончилась бы гораздо быстрее.

А второй выход, объясняет Ренат, это дать те же деньги банкам в виде государственного кредита. Банки, в свою очередь, кредитуют этими деньгами производство, снова – выплата стабильных зарплат, выпуск товаров, которые гражданам теперь есть на что покупать. Это уже либеральная рецептура, ей сейчас следуют практически все…

На это Андрей Павлович тем же скрипучим голосом замечает, что вот дали банкам кредиты, те купили валюту и вывели ее за рубеж. Ни в какое производство вкладываться и не подумали. Доллар и евро, разумеется, подскочили, рубль резко упал. Чисто финансовые выгоды этой операции очевидны, банки в прибыли, а экономика по-прежнему – на нуле…

– Ну, хорошо, а что по этому поводу думают либертарианцы? [1] Либертарианцы – радикальные либералы, считающие опасным любое вмешательство государства в экономику.

Андрей Павлович, наконец, вынимает нос из стакана и сообщает, что для истинных либертарианцев кризис – это… это как насморк. Если насморк лечить, то он проходит через неделю, а если не лечить, то – через семь дней.

– После этого – не значит вследствие этого, – возвещает он.

– Ничего не понимаю, – растерянно говорит Аля.

Андрей Павлович обращает благосклонный взгляд на нее.

Брызжут бликами толстенные стекла очков.

– Ну, это нормально, – неторопливо кивает он. – Это, можно сказать, состояние всей мировой аналитики: тихая паника, переходящая в полный бардак. Только вы откровенно признаетесь в том, что не понимаете, а аналитик, если ему задать такой же вопрос, будет долго и красиво рассказывает о ставке рефинансирования, о токсичных деривативах и прочих мало понятных вещах. Однако суть – та же самая…