Владимир Зарев - Разруха

— Простите, мадам, — хмуро пробормотала она.

Боян заказал бутылку виски, две порции черной икры и раков.

— И вы все это съедите и выпьете? — укоризненно спросила женщина, склоняясь над своей тарелкой.

— Если вы мне поможете, — ответил Боян, протягивая ей свой носовой платок. Она вытерла слезы и пристально посмотрела на Бояна. Ее глаза чуть косили. Совсем чуть-чуть, очень симпатично. Прядь медно-русых волос упала ей на глаза.

— Помогу? В чем? — холодно спросила она.

— Во всем. — Ему показалось, что она снова может обидеться, и он торопливо уточнил: — Утолить голод.

Ее красота была назойливой, как третий человек за столиком. Она поражала. И создавала дистанцию. Но вместе с тем была более женственной, более спокойной и мягкой, чем красота Магдалины. Он внимательно смотрел на нее — задумчивые, чуть косящие глаза, мягкий овал лица с высокими скулами, полная упругая грудь. На ней было простенькое черное платье, но выглядела она в нем элегантно; на золотой цепочке — маленькое рубиновое сердечко. «Как капля крови», — подумал Боян.

— На этот раз без мух, — удивленно сказала женщина, помешивая суп ложкой, но не прикасаясь к нему.

Бармен лично сервировал им ужин со столика на колесиках. Он поставил на стол хрустальный подсвечник и зажег свечу, но ветер тут же ее задул. Женщина улыбнулась.

— Белое вино для мадам? — спросил он. — Могу предложить выдержанное, девяносто шестого года.

— Я не любитель алкоголя, — ответила она, — но если пить, то предпочитаю крепкие напитки. Не тратьте времени зря, — Бояну показалось, что она сейчас снова заплачет, а она рассмеялась.

Бармен налил им виски и положил в него лед. Боян незаметно сунул ему в руку двадцать левов, осушил свой стакан и почувствовал себя свежим, счастливо возродившимся к новой жизни. Ветерок приносил прохладу и соленый запах водорослей. В залив возвращались яхты, вдали зажегся маяк, разноцветные огоньки Созополя купались в море.

— Наверное, нужно познакомиться. Боян Тилев.

— Знаю, — просто ответила она.

— То есть как? — удивился он.

— Видела ваши фотографии в газетах. Вам принадлежит пятая часть Болгарии.

— Неужели столько? — от боли в груди у него перехватило дыхание.

— Так было написано, — сказала она, — а я Лора. Живу в панельной многоэтажке в «Люлине». Она хотела его уязвить. Не назвала грязным нуворишем или чертовым миллионером, но все-таки обвиняла. Ее еле заметное косоглазие было прекрасно. Глаза полнились тоской, а оно рассеивало ее, дробило и множило.

— Лора… роковое имя, — сказал он.

— Вот только Пейо Крачолова больше нет… убили… — тихо заметила она.

Это был камень в его огород, и он невольно улыбнулся.

— О, как я их ненавижу…

— Кого? — наивно спросил он.

— Тех, которые его убили. Навсегда.

«Нет ничего случайного в этом гнусном мире», — подумал он. Боян почувствовал, что эта женщина ему предназначена, что они невозможны друг без друга. Он не только инстинктивно узнал ее, но уже понял, что пережитое ими крушение связало их воедино, обрекая на взаимность и общее будущее. Обоюдное несчастье порождает доверие, оно двухполюсно, как магнит, чужое несчастье обычно отталкивает, вызывает сочувствие или чувство превосходства, но когда оно взаимно, несчастье привлекает друг к другу, служит надежной спайкой. Она ела раков. Деликатно разламывала панцирь и высасывала нежное мясо, но мысли ее где-то витали, глаза туманила скрытая тревога.

— Вы задумчивы, — сказал Боян, — и грустны.

— Грустна? — она сполоснула пальцы в пиале с лимонной водой и вытерла их салфеткой.

— Что-то вас мучает.

— Все сожалеют, — повторила она, — всю жизнь все вокруг сожалеют, но садятся… — она запнулась, сделала глоток виски, — а потом уходят.

— Недавно вы сказали, что они остаются…

Он давно заметил, что все любят делиться наболевшим. Если часто и много говорить о наболевшем, боль обезличивается и стирается. Когда мы непрестанно обсуждаем что-то, нас огорчившее, мы, в сущности, забываем его. Ровным, не терпящим сочувствия голосом Лора рассказала, что поздно вышла замуж, муж был блестящим программистом, защитил диссертацию, но его уволили по сокращению штатов. Он стал пить, за три года совершенно опустился, стал неузнаваем.

— Бил меня или ребенка, можете себе представить? Ведь Бобби всего шесть лет! Потом раскаивался, плакал.

— Я тоже выпиваю, — сказал Боян, желая ей помочь. Подтолкнуть к рассказу.

Он измучил и ее, и сына, вбил себе в голову, что должен уехать в Америку, что там ему место, там его ожидает блестящее будущее. Сдалась мама Лоры — продала свою прекрасную квартиру в центре города и отдала деньги зятю. Он улетел. И уже восемь месяцев от него ни слуху ни духу. Она не знает, жив ли он. Человек исчез. Растворился.