Владимир Зарев - Разруха

— Местность «Святой Никола»! — сказала как-то раз Магдалина в номере гостиницы, влажном и пропахшем сохнущими простынями.

— Почему именно «Святой Никола»? — спросил он.

— Залив там чудесный, уютный, море — словно в ладони. Близко от Варны и от Бургаса, приличные коммуникации. Такой курорт должен заинтересовать иностранцев — им уже надоело многолюдье, они предпочитают тишину и уединение. «Святой Никола» похож на драгоценность. Можешь подарить ее кому-нибудь, и этот кто-то захочет унести ее с собой. — Она говорила по-деловому, как его секретарь, как профессиональный помощник. И как всегда была точна в своих оценках.

— Этого мало. Другие аргументы?

— Для нас с тобой «Святой Никола» — не святыня…

— Не понял.

— Не хочу, чтобы ты менял облик нашего Созополя.

Ветер окреп, засыпал каплями лобовое стекло, далеко позади остался созопольский маяк, теплое подмигивание лета. Море бурно гневалось, обрушиваясь на берег, белая пена волн по контрасту придавала им черный цвет. Он почувствовал странное одиночество. Беспричинная ленивая грусть грозила превратиться в скуку.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Магдалина.

— Я думаю о тебе, — неумело солгал он.

— А потом?

— Что потом? — не понял он.

— Ты говорил о мифическом разуме денег, который наведет порядок даже в Болгарии. А потом?

— Потом такие типчики, как Краси Дионов, сойдут со сцены. Их спектакль будет окончен, зал опустеет, публика разойдется.

— Краси хитер и опасен, не сбрасывай его со счетов, он выкрутится и выживет при любом раскладе. Ты же знаешь, он рулит всеми азартными играми в Софии.

— Но примитивен и необразован, а бизнес, за который я борюсь, требует ума и интеллигентности. Я обязательно что-нибудь придумаю, отберу у него его азартные игры, а его по стенке размажу. И верну его на борцовский ринг, откуда он пришел.

— Будь осторожен. Краси тебя не любит.

— Он меня ненавидит. Но так даже интересней, — ответил Боян, сбрасывая скорость: дорога стала скользкой. — Но он мне еще нужен.

Магдалина сникла. Выключила кондиционер и опустила оконное стекло.

— Ты хочешь привлечь его к сделке со «Святым Николой»? — от холодного воздуха ее щеки порозовели, она снова включила обогреватель, — не нужно, Боян, поищи деньги в другом месте.

— Мне нужно много денег, — они уже проезжали через Бургас, дождь усилился, укутал их коконом, может, поэтому его охватила грусть.

— Поищи деньги в другом месте, — упорно твердила она.

— И кого ты предлагаешь?

— Илияна Пашева, — огорошила его Магдалина, — он натура, конечно, неоднозначная. Сложная, да и скользкая…

— Люди с большими деньгами все сложные. С Краси легко, его нетрудно убедить, слова ему недоступны, они его опьяняют, он легкая добыча.

— Легкая, потому что он жаден, не так ли?

— Да, ты права, — ответил он.

— Предполагаю, что и ты для него легкая добыча.

— Потому что и я жаден?

— Да, — как-то странно произнесла Магдалина.

Он рассмеялся. Отечески похлопал ее по коленке, но горечь осталась. Ветер гнул голые ветки деревьев, мял и жевал пейзаж, дождь перешел в мокрый снег. До Сливена они молчали. Стемнело, и он включил фары.

— Откажись от «Святого Николы», — неожиданно сказала она, — вложи капитал в землю, сейчас она убийственно дешевая, можешь скупить четверть Болгарии.

— И что я буду делать с этой землей? — мрачно спросил он. — Будем ее с тобой обрабатывать, засадим виноградной лозой и садами?

— Через несколько лет продашь ее вдесятеро дороже, — дальновидно уточнила Магдалина.

Такая идея и ему приходила в голову, он боялся, что эти идиоты в парламенте внесут изменения в Закон о земле и разрешат продавать ее иностранцам. Тогда ее цена немедленно подскочит, и он упустит золотой шанс, но больше всего боялся обездвижить свои деньги, позволить им погрузиться в бездействие, дать им погрязнуть в ожидании.

— У тебя безошибочная интуиция, я тебя обязательно послушаюсь — выкуплю четверть Болгарии, но через несколько лет. А сейчас мне нужно спешить, понимаешь, время поджимает.

— Сбрось обороты, а то мне становится страшно… — сказала она и добавила с нажимом: — Порой мне кажется, что ты сам себе не веришь.

— Не верю — во что?

— Сам себе не веришь… — она запнулась, прикурила сигарету и засмотрелась в лобовое стекло, — что все, что у тебя есть, тебе действительно принадлежит.

Он вдруг почувствовал, как грусть, разъедающая его кислота грусти, перерастает в раздвоение, в необъяснимую, беспричинную жестокость. Испытал знакомое (как тогда, на окружном шоссе) желание изнасиловать Магдалину, надругаться над ее душой, наказать и очернить ее красоту. Он резко нажал на тормоза и съехал на обочину, чуть не угодив в придорожную канавку.