Харуки Мураками - TV-люди

— Я тоже в детстве часто сама с собой говорила.

— Правда?

— Но мама меня отучила. Мол, это некрасиво. Стоило мне начать говорить с собой, как она меня строго ругала. Даже в шкафу запирала. А в шкафу ведь так страшно было. Темно и плесенью пахло. Даже колотила меня порой. Линейкой по коленкам. И так я постепенно отучилась говорить сама с собой. Совершенно перестала. Так неожиданно, вроде и хочешь сказать и не можешь.

Он молчал, не зная, что и сказать. Женщина прикусила губу.

— Даже и сейчас слова вроде готовы сорваться, но инстинктивно проглатываешь их. Потому что в детстве заругали. Но я этого не понимаю. Что плохого в том, чтобы говорить самому с собой? Просто ведь слова естественно рождаются, вот и все. Будь мама сейчас жива, я бы хотела у нее спросить. Что в этом плохого?

— Умерла?

— Да,— сказала она,— но я бы хотела ее расспросить. Почему она так обходилась со мной?

Она теребила в руках кофейную ложечку. А затем внезапно бросила взгляд на настенные часы. Когда она посмотрела на часы, за окном опять прошла электричка.

Она подождала, пока электричка пройдет. А потом сказала:

— Я вот думаю, человеческое сердце похоже на глубокий колодец. Никто не знает, что у него на дне. Остается лишь воображать, исходя из формы того, что временами поднимается наверх.

Какое-то время оба думали о колодцах.

— А о чем я говорю? — спросил он.

— Хм,— сказала она, медленно покачав головой несколько раз. Словно бы аккуратно проверяла, как работают шейные суставы.— Ну, например, о самолете.

— Самолете? — спросил он.

Она подтвердила. О самолете, который летит в небе. Он рассмеялся. С чего ему говорить о самолетах. Она тоже рассмеялась. А затем провела указательными пальцами в воздухе, будто измеряла длину воображаемого предмета. У нее была такая привычка. Он тоже иногда делал такой жест. Ее привычка передалась ему.

— Очень отчетливо говоришь. Ты и правда не помнишь? — спросила она.

— Не помню.

Она взяла ручку со стола, покрутила ее в руках, а затем опять посмотрела на часы. За пять минут стрелка часов продвинулась точно на пять минут.

— Ты говоришь сам с собой стихами.

Сказав это, она немного покраснела. Ему стало както странно: почему она краснеет оттого, что он разговаривает сам с собой.

— Говорю сам с собою стихами,— сказал он. Она опять взяла ручку. Желтая пластиковая ручка, на которой написано «В честь десятилетия филиала», наверное, из какого-нибудь банка.

Он показал на ручку:

— Если я опять что-нибудь буду говорить, может, запишешь?

Она внимательно посмотрела на него, проникая взглядом в его глаза:

— Ты правда хочешь знать? Он кивнул.

Она взяла блокнот и принялась писать в нем. Медленно, но не прерываясь и не останавливаясь, она водила ручкой по бумаге. А он в это время, подперев щеки руками, смотрел на ее длинные ресницы. Она моргала раз в несколько секунд с неравными интервалами. Внимательно всматриваясь в эти длинные ресницы — эти ресницы, еще недавно мокрые от слез,— он опять перестал понимать. Какой смысл в том, что он спит с ней? Его охватило чувство, что чего-то не хватает, словно из сложной системы изъяли один фрагмент и она стала пугающе примитивной. Он подумал, что так он уже никуда не сможет продвинуться. От этой мысли стало нестерпимо страшно. Такое чувство, что он сам может раствориться и исчезнуть. Вот именно, я пока еще молод, как свежая грязь, и говорил про себя стихами.

Закончив писать, она протянула бумагу через стол. Он взял ее.

На кухне затаился какой-то остаточный образ. Когда он был вместе с ней, то порой ощущал присутствие этого образа. Образа чего-то утерянного. Образа того, о чем он не помнил.

— Я как следует, наизусть запомнила,— сказала она.— Вот твои слова о самолете.

Он прочитал вслух.

Самолет.

Самолет летит.

Я в самолете.

Самолет.

Летит.

Но если я и летал.

В небе ли был.

Самолет?

— И всего-то? — спросил он немного ошеломленно.

— Ага, только это,— сказала она.

— Не верится. Так много слов, а я совсем этого не помню,— сказал он.

Она слегка прикусила нижнюю губу и улыбнулась:

— Но ты это говорил. Он вздохнул.

— Странно как-то. Я ведь ни разу не думал о самолете. Совершенно никаких воспоминаний. С чего вдруг появился этот самолет?

— Но ты только что в ванной это сказал. Пусть ты и не думал о самолете, в твоей душе, где-то в глубине далекого леса, есть мысли о самолете. Или гдето в глубине леса ты строил самолет.