Георгий Виллиам - Побежденные

Однажды в редакцию ворвался господин высокого роста, в дворянской фуражке, с седыми лакейскими баками. Отворив дверь, он спросил:

– Это какая газета? Суворинская?

Ему ответили:

– Нет.

Он крикнул:

– Я так и знал, что жидовская!

И хлопнул дверью. Это был В. М. Пуришкевич.

Через несколько дней он умер от тифа.

Работать было почти невозможно. Настроение у прибывающих журналистов и писателей было нервное: все они желали писать, садились к столу, но ничего не выходило. Все сбились с толку, потеряли способность думать о чем-либо, кроме спасения.

Однажды вечером в редакцию вошел высокий, немного сутуловатый человек, в барашковом пальто, с коротко остриженной головой, с небольшой бородкой клинышком, и окинул всех смелым, слегка насмешливым взглядом умных глаз из-под золотых очков. Это был В. Л. Бурцев.

Его узнали; засуетились; усадили к столу. Владимир Львович, только что сошедший с парохода, сел и, улыбнувшись довольно грустно, сказал:

– Услышал, что тут делается, и прилетел… Где теперь Деникин?

На другой день он уехал в ставку.

Не знаю почему, но приезд в Новороссийск, в этот стан погибающего добровольчества, В. Л. Бурцева подействовал необыкновенно ободряюще. Вспыхнула вера в себя, надежда затеплилась в сердцах. Бурцев приехал, будет в ставке, значит, еще не все кончено.

Говорили:

– Славный, смелый старик! Вероятно, он там узнал что-нибудь такое, в Париже… Разве он поехал бы сюда, если бы была опасность! Да были бы мы теперь в Париже, калачом сюда не заманили бы! Наверное, что-нибудь есть… Ведь не дурак же он на самом деле!..

По ночам наша редакция превращалась в ночлежку. Ночевали на столах, под столами – всюду, куда можно было лечь, – писатели, дамы, даже бездомные солдаты и офицеры. Однажды выпросился переночевать начальник какого-то танкового дивизиона с несколькими солдатами и инструкторами. Свою семью и танки он оставил в ст. Крымской. Инженер по образованию, он мечтал устроиться кочегаром на иностранный пароход и бежать. Настроение этого офицера было удивительное. Он рассказал:

– Еду сегодня в вагоне. Рядом со мной уселся жид. Отвратительная жирная морда. На руке перстень с громадным бриллиантом. Его счастье, что скандала не хотелось; а я уже ощупал было револьвер в кармане… Ведь я все потерял, а у меня вальцовая мельница была около Полтавы… Разве я не вправе вознаградить себя, ну… хоть за счет бриллианта этой акулы.

Узнав, что я в этот день купил несколько английских фунтов, – к нам постоянно заходили иностранные офицеры менять валюту, – он насторожился, даже приподнялся с постели и спросил:

– У вас есть валюта?..

И только увидев мою жалкую «валюту», состоявшую из трёх фунтов и пятнадцати франков, сказал:

– А я думал!..

И успокоился, не сказав, что он «думал».

Чтобы охарактеризовать несколько общее настроение, я приведу еще небольшой случай.

Зашел к нам молоденький, очень возбужденный офицер.

Он рассказал:

– Ростов обратно взяли. Никаких большевиков не было!.. Все враки и жидовская провокация. Взбунтовались только местные рабочие. Мы их успокоили. Я сам вешал: по-новому способу. Возьмёшь двоих, накинешь петли и через перекладину: так они друг друга и удавят!..

Был он очень истощен, весь в грязи и походил на сумасшедшего. Этот победитель шел от усмиренного им Ростова пешком и двое суток стоял у какого-то моста, дожидаясь, когда можно будет пройти: по мосту тянулась кавалерия, везли орудия, обозы. Пешеходов сталкивали в воду, – чтобы не путались под ногами.

– Едва не умер с голоду. Какой-то солдат ел огурец с хлебом, пожалел: отдал половину огурца!..

Но в обратное взятие Ростова все-таки не поверили…

Ужасную ночь мы провели накануне нашего, старого стиля, Нового года. Голубые огни прожекторов с кораблей пронизывали густой туман, нависший над городом. Над нами встречала Новый год государственная стража, бежавшая из г. Изюма. Пьяные голоса горланили «Боже царя храни». Потом началась пальба.

Пальба была по всему городу. Сначала стреляли пьяные – для встречи Нового года. Дежурная офицерская рота приняла стрельбу за нападение зеленых, вышла и открыла по пьяным огонь пачками. Пьяные отвечали. Наутро я увидел, что все стены на Серебряковской были испещрены пулями.

В редакции на этот раз мы ночевали одни, я и товарищ мой, Г., с нашими женами. Под Новый год у нас не было хлеба. В тесной каморке куда-то ушедшего идиота-сторожа мы сидели на кипах бумаги, на покрытой паразитами постели сторожа. Из-за стрельбы было погашено электричество. Возились и дрались в темной редакции крысы. Жутко было. Прошлое вспоминалось; иные, радостные, шумные встречи Нового года. Никому не хотелось говорить.