Глория Му - Вернуться по следам

На вахте нас встречал Шкарик, и, если вахтер был новый, мы устраивали ему «цырк».

– Да вы что же, не знаете, этот пес – уникум, он читать умеет, – говорил Шкарик специальным профессорским голосом. – Не верите? Ричард, друг мой, не желаешь ли проглядеть газету? – Он вынимал из кармана газету, разворачивал и совал псу в морду.

– Читай, Ричард, – говорила я, и Ричард послушно начинал водить носом по строчкам (если у вашего пса достаточно выдержки, а у вас есть сосиска-указка, то и вы можете научить его «читать»).

– Ну? Как новости? – спрашивал Шкарик с деланной тревогой.

Ричард лаял, махал в воздухе передней лапой и отворачивался.

– А! Как говаривал классик: «И—боже вас сохрани – не читайте до обеда советских газет…» Мое почтение! – Шкарик кивал ошеломленному вахтеру, а нас с Ричардом увлекал за собой.

Мы с двух сторон конвоировали Ричарда, а Шкарик раскланивался направо и налево:

– Здравствуйте… Приветствую… Нет, руки прочь! Гладить нельзя… Имейте уважение к собаке-уникуму! Вы же меня не гладите при встрече…

В людном, просторном зале по периметру на столах и прямо на полу были разложены разнообразные сокровища – книги, марки, монеты, значки.

Больше всего на свете Шкарик любил потрепаться, поэтому он с таким нетерпением всегда поджидал Ричарда. Усадив пса на свое место и положив у его лап записку, написанную большими буквами: «ЕСЛИ ВАС ЧТО-НИБУДЬ ЗАИНТЕРЕСУЕТ, СКАЖИТЕ ПСУ «ПОЗОВИ», Шкарик пожимал мне руку и отправлялся с упоением сплетничать.

Я тоже оставляла собаку и, сама принюхиваясь, как ищейка, быстро обегала ряды книжных торговцев в поисках чего-нибудь новенького, хотя с появлением Ричарда мой бюджет изрядно пошатнулся. Советские собаки в большинстве своем бывали вскормлены разной требухой, потрохами, кашами («Что в вымени тебе моем?» – да, это самое). Владельцы исхитрялись как могли, чтобы прокормить большого пса, и я не была исключением. Только я помнила папины слова: «Хищник должен есть мясо!» – и старалась не реже раза в неделю покупать собаке свежую говядину, так что с книжками было туго.

В электричке я раскрыла книжку, которую Шкарик преподнес в подарок как бы Ричарду. Книга была ценная, двадцать девятого года издания, автор – некий Крылов, о дрессировке собак. Ричард все смотрел в окно, а я время от времени зачитывала ему:

– «…лучший возраст собаки для дрессировки считается от одного года до двух лет. Предельный же возраст собаки для дрессировки – четыре года. Старше брать в дрессировку ни в коем случае не следует…» Слышал, Ричард? А тебе скоро четыре года, но ты не огорчайся, Шкарик правильно говорит, ты – собака-уникум, к тебе это не относится… А, вот еще послушай: «Всегда предпочтение нужно отдавать суке, так как последняя в большинстве случаев бывает более предана своему хозяину, чем кобель, более способна к дрессировке и имеет более острое чутье…» Если бы этот Крылов с тобой познакомился, он бы переменил мнение, я уверена…

Мы вышли из электрички, а из соседнего вагона вышел Федор Сергеевич и, не замечая нас, захромал к станции.

– Федор Сергеевич, Федор Сергеевич, подождите! – крикнула я, и мы бросились ему вдогонку.

– А, здравствуйте, друзья. Вы тем же поездом приехали? Какое приятное совпадение. Ну, здорóво, Ричард. – Федор Сергеевич нагнулся, протянул псу руку, а тот вложил в нее лапу. – О! Никак, признал? – обрадовался Федор Сергеевич.

– Нет, – ответила я. – Это он всем знакомым теперь лапу дает, привык. А погладить себя не позволит.

– А и правильно… Сейчас машина будет, поедем в питомник.

– А меня пустят? Дедушка сказал, что туда посторонних не пускают…

– Пустят, куда денутся… Я сказал, что с дочкой приеду… Ничего? Ты не обидишься, если я тебя за дочку выдам?

– Нет, что вы. А у вас есть дочка на самом деле?

– Есть. Только она со мной не живет. Жена увезла. Далеко. В Вильнюс.

– Понятно.

– Нет, ты не думай, я сам виноват… Запил я, как комиссовали… Крепко запил. Еще в госпитале лежал – радовался, что живой… Вернулся, живой, хорошо-то как, думал. А потом как с цепи сорвался… А Даше моей легко ли было – с калекой да пьющим еще? Вот она и… – Федор Сергеевич замолчал. Шел, опустив голову, потемнев лицом.

– Это очень хорошо, что вы живой, – сказала я, думая о своем. Думая о женщинах, которые увозят детей от пап. Думая о детях, которые уезжают с мамами. От пап.

– Верно. – Федор Сергеевич справился с собой и улыбнулся. – А вот и наша карета, пойдем.