Майгулль Аксельссон - Апрельская ведьма

Она открывает глаза в тот момент, когда мимо проносится старое здание Народного дома, и сразу тянется за пивной банкой, чуть встряхивает ее, проверяя, остался ли глоточек. Остался. И не один — в банке слышится весьма многообещающий плеск.

— Теперь надо будет взять влево, — говорит она, вытирая губы после первого глотка. — Только не тут. А на Шарлоттенборгсвеген. Я живу в Шарлоттенборге.

Маргарета не отвечает. Пока Биргитта спала, она снова успела скорчить спесивую мину и сидит теперь, задрав нос и не шевелясь. Фу-ты! Что ж, позабавимся напоследок, прежде чем расстаться на вечные времена.

— Твое здоровье, сестренка. — Биргитта поднимает банку с пивом, повернувшись к Маргарете. — Как же будет здорово — больше с тобой не встречаться. Да налево же, поворачивай!

Но Маргарета, пропустив левый поворот, гонит все прямо и прямо. Блин! Биргитта лупит кулаком в приборную доску. Вот уж не надо ей таких фокусов, теперь, когда дом уже рядышком!

— Ты забыла повернуть, дурында!

Маргарета, повернув голову, взглядывает на нее:

— Нет. Я ничего не забыла.

— Как это? Я-то ведь в Шарлоттенборге живу, а он слева. Чего это ты удумала?

Тут Маргарета стремительно поворачивается к ней и улыбается — почти ласково:

— Да, но мы едем не к тебе домой. Мы направляемся в Вадстену. Я думаю, Кристине стоит услышать твой рассказ. А тебе — хоть разок ответить за свои слова.

Похищение. Самое настоящее!

Биргитта дергает ручку, когда Маргарете приходится затормозить на светофоре, но дверь не открывается. Маргарета нетерпеливо жмет на газ, и мотор отвечает долгим низким рычанием. Она даже не смотрит на Биргитту.

— Не дергай ручку, — бросает она. — Сломаешь. Двери я заблокировала, так что ты все равно не выйдешь.

Наконец дают зеленый, и машина трогается. Маргарета, похоже, помнит дорогу, и, кстати, теперь она уверенно поворачивает налево. Ничего удивительного. Когда-то она ходила по этой дороге в школу. Дом Эллен отсюда совсем близко.

Когда они проезжают дом, Маргарета вытягивает шею. Можно подумать, на такой скорости она в состоянии увидеть что-то, кроме мелькнувшей белой тени, — потом отворачивается и щурясь смотрит на дорогу. Она ведет машину, как угонщица, притом, сука, близорукая! Счастье, если Биргитта вообще доберется живой до Вадстены, хотя ей до смерти не хочется ехать в эту Вадстену, на очную ставку, под ледяной взгляд второй задаваки.

— Это похищение, — заявляет она, перевернув банку, и высасывает последние капли. — Я на тебя завтра заявлю в полицию.

Маргарета фыркает в ответ:

— Да сколько угодно. Посмотрим, кому полиция поверит больше.

Похоже, это и все, что они могли сказать друг другу, — в машине становится тихо.

Снаружи стремительно темнеет, кажется, что ночь поднимается от земли. Поля и редкие рощицы на равнине — совершенно черные, но небо над ними все еще какое-то блеклое, как отцветающая сирень. Вспомнив, Биргитта чуть улыбается. В саду у бабки сиреневые гроздья, отцветая, всегда блекли, становились почти белыми.

Маргаретины черты расплываются, Биргитте уже не видно ни глаз, ни выражения, только мутная тень. Смяв пивную банку, Биргитта смотрит в темноту. Никогда ведь особо не угрызалась из-за лжи, а теперь простить себе не может, что сказала правду. Не в похищении дело, это она как-нибудь переживет, и ничего такого уж страшного, что придется ехать в Вадстену, — просто жизнь снова щелкнула ее по носу. В какой-то миг — как раз перед тем, как начать рассказывать, — она по своей дурости вообразила, будто ей поверят и будто эта правда что-то сможет изменить. Но вот теперь все сказано — и ничегошеньки не изменилось. Приговор остается в силе. Помилование невозможно.

Биргитта фыркает и закуривает сигарету. Больно нужно ей помилование от двух паршивых задавак.

Она все сидит в машине, когда они уже приехали в Вадстену и Маргарета остановилась возле старинного дома. Стало быть, тут Кристина и живет, Маргарета уже позвонила в парадную дверь и теперь пошла в сад — стучаться в заднюю. И не лень. Ведь дураку же ясно, что дома никого нет, — окна черные и пустые.

Биргитта дремлет, откинувшись в кресле, внезапно она ощущает удивительное тепло, оно растекается по телу, раскрывая лепестки, как цветок на восходе солнца. Она чувствует, как сами собой расслабляются плечи и разжимаются кулаки, как сердце бьется все медленнее и ровнее. Наверное, из-за этой тишины. В Вадстене так тихо, что не слышно ни единого звука. Ни гула мотора. Ни голоса. Ни птичьего крика.