Сара Аллен: Садовые чары

— Спасибо.

— Мы с вами увидимся еще?

Сердце у нее учащенно забилось. У нее уже есть все, что нужно, и ничего больше она не хочет. Стоит только впустить кого-то в свою жизнь, как этот кто-то причинит тебе боль. Это уж как пить дать. У нее есть Эванель, ее дом и ее работа. Больше ей ничего не нужно.

— Возьмите, можете оставить ее себе.

С этими словами Клер отдала ему зажигалку и зашагала прочь.

Свернув к дому, Клер остановила машину перед домом, а не позади него, как обычно. На верхней ступеньке крыльца кто-то сидел.

Не выключая фар, она вышла из машины и, оставив дверцу открытой, со всех ног бросилась к дому. Всю ее усталость точно рукой сняло.

— Что стряслось, Эванель?

Пожилая дама неловко поднялась на ноги; в свете уличных фонарей она казалась совсем хрупкой и призрачной. В руках у нее были два новых комплекта постельного белья в упаковке и пачка клубничных тартинок.

— Я ворочалась с боку на бок, пока не принесла их тебе. На, держи, и дай мне поспать.

Клер взбежала по ступенькам и забрала у Эванель вещи, потом обняла ее за плечи.

— Давно ты здесь сидишь?

— Примерно с час. Я уже легла, когда меня вдруг стукнуло, что тебе нужно постельное белье и тартинки.

— Так что же ты не позвонила мне на сотовый? Я могла бы заехать к тебе за ними по дороге.

— Так нельзя. Я не знаю почему.

— Оставайся у меня. Я сделаю тебе теплого молока с сахаром.

— Нет, — отрезала Эванель. — Я хочу домой.

После тех переживаний, которые всколыхнул в ней Тайлер, Клер еще больше хотелось бороться за то, что она имела, за то единственное, что ей хотелось иметь.

— Может быть, ты принесла мне это белье, чтобы я могла застелить для тебя постель, — с надеждой в голосе сказала она, пытаясь завлечь пожилую даму в дом. — Оставайся у меня. Пожалуйста.

— Нет! Они не для меня! Я не знаю, зачем они! — Эванель повысила голос, глубоко вздохнула, потом произнесла шепотом: — Я хочу домой.

Презирая себя за слабость, Клер похлопала старую даму по плечу — легонько, успокаивающе.

— Ладно, ладно. Я отвезу тебя. — Она положила белье и тартинки на плетеную кресло-качалку у двери. — Идем, моя хорошая.

Она помогла сонной старушке спуститься по ступенькам и повела ее к машине.

Когда Тайлер Хьюз подъехал к дому, в окнах у Клер свет не горел. Он оставил свой джип у обочины дороги и пошел к двери, но потом остановился. Ему пока не хотелось идти в дом.

Он услышал топоток собачьих лап по мостовой и обернулся. Через миг мимо него опрометью промчался маленький черный терьер, преследовавший мотылька, который перепархивал от одного фонаря к другому.

Тайлер стал ждать, что будет дальше.

Как он и предполагал, на улице появилась миссис Крановски, высокая сухопарая старуха с прической, напоминавшей мягкое мороженое. Она пыталась догнать песика, выкрикивая:

— Эдуард! Эдуард! А ну вернись к мамочке! Эдуард! Вернись сейчас же!

— Вам помочь, миссис Крановски? — спросил ее Тайлер, когда она проходила мимо.

— Спасибо, Тайлер, не нужно, — отозвалась та, не останавливаясь.

Это небольшое представление, как он недавно выяснил, разыгрывалось здесь по меньшей мере раза по четыре на дню.

Черт, до чего же здорово было иметь какой-то распорядок.

Тайлеру не хватало этого сильнее, чем большинству людей. Летом ему предстояло вести занятия, но между весенним и летним семестрами оставалась пара недель перерыва, а лишившись привычного распорядка, он не находил себе места. Он никогда не отличался организованностью, однако упорядоченная жизнь всегда влекла его. Иногда он задавался вопросом, врожденное это или благоприобретенное. Родители его были люди богемные и всячески поощряли в нем творческую жилку. Он только в начальных классах узнал, что рисовать на стенах нельзя. Это стало для него огромным облегчением. Школа привнесла в его жизнь упорядоченность, правила, рамки. Во время летних каникул он забывал есть, потому что часами рисовал и предавался мечтам, а родители и не думали его ограничивать. Им это нравилось в нем. У него было счастливое детство, однако в его окружении честолюбие относилось к числу запретных тем — наряду с Рональдом Рейганом. Он-то всегда считал, что пойдет по родительским стопам и будет кое-как зарабатывать себе на жизнь своим искусством. Однако в школе ему было хорошо, а в колледже еще лучше, да так, что ему не хотелось оттуда уходить.

И он решил стать преподавателем.

Родители его не поняли. Хорошо зарабатывать в их глазах было почти так же постыдно, как податься в республиканцы.