О человеке, распятом на кресте пулеметных очередей,
Человеке без имени, без орденов, без надежды на воскресение,
Темная голова свисает под тяжестью смерти, тело пропахло
Кислым запахом бесконечных тюрем – Джон Смит, Джон Доу,
Джон Никто – о, припомните, как его звали!
Безликий, как вода, беззащитный, как пыль на дороге,
Оскверненный, как эта земля, отравленная химическими снарядами,
И одичавший от цивилизации.
Вот он.
Вот человек, которого съели за зеленым столом
(Перед тем как приняться за мясо, гости надели перчатки),
Вот он, плод с древа войны, плод с древа мира,
Последнее изобретение, новый агнец,
Разгадка всех премудростей всех мудрецов.
И до сих пор он висит на кресте, все никак не умрет,
И до сих пор над железным городом нашей эпохи
Меркнет свет и зловеще струится кровь.
Мы думали, с этим покончено, но мы ошибались.
Мы думали, мы мудры, оттого что сильны.
Мы думали, наш скорый поезд везет нас в вечность.
Мы думали, скоро совсем рассветет.
Но поезд сошел с рельсов, и его захватили бандиты.
Но силой и властью сегодня владеют кабан и гадюка.
Но непроглядная ночь надвигается снова на Запад.
Мы, как и наши отцы, посеяли зубы дракона.
Наши дети знают войну и боятся солдат.
1938
Тасос Ливадитис
Канун рождества
[15]
Холодно
небо как грязная майка
стоим шеренгой
вытянувшись
кто-то дует на пальцы
кто-то кусает пальцы
рядом парень в прыщах
молчит
мерзнет
бумажка зацепилась за проволоку
и тоже мерзнет
грузовики подъезжают
запах бензина
хлопают дверцы
у капитана глаза из дегтя
голос из-за поднятого воротника
один за другим
каждый кто услышит имя свое
выходит
до свиданья прощайте
земля скрипит под ногами
кто-то махнул рукой
парень в прыщах уходит
остались следы от ботинок
скоро их смоет дождь
к руке скользнула рука
эти часы мне не понадобятся прощай
бумажка на проволоке
все еще мерзнет.
Грузовики отъезжают.
Двадцать человек калачиками в палатке
даже языком повернуть невозможно
но руки соседей готовы
боль твою разделить.
И чтоб умереть
места достаточно.
Давайте же
вместе
подуем на крошечный уголек
надежды
в час когда лампа погасла
когда дремлется страже
когда лагерь надел
изорванную шинель
тумана…
Он вошел к нам с улыбкой
на рябоватом лице
точно асфальт испещренный
капельками дождя.
Водитель трамвая судя по кителю.
Мы потеснились
он старательно расстелил одеяло
и посмотрел нам в глаза.
Потом из кармана
он вынул какие-то дешевые карамельки
с прилипшими крошками табака
и разделил на всех.
Его забрали ночью внезапно
и убили тут же во дворе
его водительский китель отбросили в сторону
но улыбку он крепко стиснул зубами
чтоб улыбку не отобрали…
Жестяная крыша на кухне грохочет.
Стекло разбито
дыру затыкает мрак.
Капает с потолка.
Фомас зажимает картофелину коленями
и аккуратно чистит ее
единственной рукой
другую ему отрубили.
Краешком глаза
мы поглядываем на часового
вошедшего вместе с порывом
обледеневшего ветра. Его подбородок
подрагивает за шарфом
цвета хаки…
Падает снег. Ты кутаешься в шинель.
Из дома где живет комендант
доносится музыка. Чуть дальше
молчание.
Доброй ночи доброго Рождества.
Ты размышляешь о звездах
утонувших в тумане
о завтрашнем дне
когда тебя могут убить.
Но теперь этот голос
как шерстяной карман
спрячь в него свои руки.
– Доброй ночи Фомас. Доброго Рождества.
И сердце твое освещается
как новогодняя елка.
1950
Хорхе Луис Борхес
Тема предателя и героя
So the Platonic Year
Whirls out new right and wrong,
Whirls in the old instead;
All men are dancers and their tread
Goes to the barbarous clangour of a gong.
W.B.Yeats. The Tower [16]
[17]
Под явным влиянием Честертона (изобретателя и разгадчика изящных тайн) и надворного советника Лейбница (придумавшего предустановленную гармонию) я вообразил себе нижеследующий сюжет, который, возможно, разовью в свободные вечера, но который и в этом виде в какой-то мере оправдывает мое намерение. Мне недостает деталей, уточнений, проверок; целые зоны этой истории от меня еще скрыты; сегодня, 3 января 1944 года, она видится мне так.
Действие происходит в некоей угнетаемой и упрямой стране: Польше, Ирландии, Венецианской республике, каком-нибудь южноамериканском или балканском государстве… Вернее сказать, происходило, ибо, хотя рассказчик наш современник, сама-то история произошла в начале или во второй четверти XIX века. Возьмем (ради удобства изложения) Ирландию; возьмем год 1824-й. Рассказчика зовут Райен, он правнук юного, героического, красивого, застреленного Фергюса Килпатрика, чья могила подверглась загадочному ограблению, чье имя украшает стихи Браунинга и Гюго, чья статуя высится на сером холме посреди рыжих болот.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу