Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)

Майор милиции был пожилой майор. Он поэта Л. внимательно выслушал, внимательно оглядел и тут же понял, что стоящий перед ним человек ни теоретически, ни практически врать не может. И майор сказал, что поэту Л., конечно же, нужно быть посдержаннее в его возрасте, но что он, майор, все понимает и крысиному заявлению хода не даст. Напротив, порвет это «заявление» на мелкие клочки, потому что издеваться над фронтовиками у нас никому не позволено, он, майор, это точно знает, так как тоже был на фронте, брал австрийский город Вену, награжден орденами, медалями, имеет контузии, ранения. Майор милиции пожал руку поэту Л., и поэт Л. вышел на крыльцо. Все было еще почти в порядке. Мы с литбратом Е. и поэтом, тоже Л., но женского пола, дожидались поэта Л. в машине «ВАЗ-2105». Прекрасная Л. волновалась и глубоко вздыхала, куря одну сигарету за другой. Поэт Л. немного постоял на милицейском крыльце, затем важно сел в машину, и мы весело поехали. Время тогда, как говорится, было «сложное», но мы много хохотали, острили и веселились. Согласно примете, тот, кто много хохочет, будет потом много плакать. Эта примета – неправильная. Иной раз и всплакнешь, конечно, не без этого, но все-таки... тем не менее... как бы это поточнее выразиться?.. «Плохо-плохо, но слава Богу...» – так, по словам поэта Л., шутил один знаменитый советский маршал.

...Мы с Дмитрием Александровичем идем по Суворовскому бульвару и постепенно переходим через улицу Герцена на

ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР

Но прежде чем описывать наши траурные блуждания по Тверскому бульвару, добавлю, ибо только что вспомнил: на бульваре, близ скудного кафе «Луна», нынче заседают в садике современные хиппи – наци ль, паци, панки? – не знаю и в этом смысле, конечно же, отстал от жизни, оторвался от народа. Молодые люди часами сидят на скамейках, ничего не делают, ничего не говорят и лишь все время курят очень много дешевых папирос, чей дым иногда имеет специфический запах анаши. Они одеты в широкополые шляпы, рваные кожаные пальто, офицерские мундиры со споротыми погонами и отличные американские джинсы. Это – лица мужского пола. Дамы ль, девушки – не понимаю, не знаю, имеют вуальки над глазками, но в целом одеваются не столь экстравагантно, как их спутники, хотя возможно, что вычурность дамских нарядов стала нынче нормой, отчего они и не бросаются больше в глаза. Я не знаю, до чего досидятся на скамейках Суворовского бульвара эти молодые люди, и признаюсь, Ферфичкин, что сие меня больше не интересует, ибо верно сказано: «Все мы – другое поколение» (Евг. Попов. Билли Бонс. Повесть. Рукопись. М., 1981). Вот так-то!..

И еще, на этом Суворовском бульваре, в подъезде дома № 7–6 (архитектор Е.Л.Иохелис), построенного в 1936 году для сотрудников Главсевморпути, я частенько стоял зимой 1963 года, греясь у жаркой батареи со своей толстенькой подружкой, школьницей 10-го класса, девственницей, чье имя я сейчас забыл, а прозвище помню – Королева твиста. Она говорила, что так ее называют в школе, врала, наверное, толстуха с фамилией Козлова и именем (вот и вспомнил) Елена. Елена Козлова была очень глупая, но по-своему очень умная. Она не поддавалась мне, отчего мучала и меня, и себя соответственно. Морозными вечерами до одури ходили, скрипя снежком, потому что не было куда идти лежать, и бутылку не выпьешь, денег нет, стипендия не скоро. Зайдешь в подъезд дома Главсевморпути, стоишь там, стоишь у жаркой батареи... Жильцы проходят, злобно глядя... Тяжелая у меня была юность!..

Ой, тяжелая!.. Приходилось отправляться в Ленинскую библиотеку и там с горя читать Хаксли, Дос-Пассоса, Джойса, Замятина, Ремизова, раннего Эренбурга, Пантелеймона Романова, Зощенко, Добычина, Селина и других авторов, чьи книги нынче дают только очень ученым людям (за исключением Зощенко). Вскоре я прекратил встречи с толстухой, ибо романтический период моей жизни миновал и началась зрелость, дело , как говорится в одном романе. К тому ж и подружки к тому времени нашлись посговорчивее, не стану от тебя скрывать, Ферфичкин...

Да, дело , как говорится, вынужден в задумчивости повторить я, ибо опять не знаю, зачем я вновь и вновь вспоминаю какие-то мелкие нелепые подробности неизвестно чего. Не знаю... Но я ведь и вообще ничего не знаю, не знаю, например, зачем я пишу к тебе, Ферфичкин, так что в данном конкретном случае незнание мое музыкально, хаос временно терпит фиаско, и я, находясь внутри светящегося облака некой туманной гармонии, торжественно и строго двигаюсь дальше под скорбный звук траурных фанфар.