Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)

– В жизни всегда есть место подвигу, – утверждал деда Паша. – Но, признаюсь, это очень страшно, когда мы сидим в зарослях гаоляна, а по нас японец палит со всех сторон. Бывало, как взвизгнет шрапнель, так даже и обосрешься. А – ничего. Крикнет унтер, и – вперед. Ура-а! Ура-а! Штык у тебя наперевес, и японец от тебя улепетывает, аж обмотки сверкают, когда ты летишь вниз с горы. А то и сам от него драпаешь, когда он, в свою очередь, катится на тебя с горы и кричит «банзай». Лицо у него неприятное, зубы кривые, в руках самурайский меч. Тогда ты бежишь быстро, потому что умирать задаром никому неохота. Но я не трусил, я храбро бился. Я вынес своего командира на своих плечах и спас наш русский флаг, за что и получил полного Георгия всех степеней. У меня и шашка была, да только у меня ее отобрали в 1919 году...

– Белые или красные?

– Не помню, – отвечал деда Паша, закусывая, после чего отдувался и затягивал хрипучим голосом:

– Дядя Паша, а вы знаете, что Абрам – старинное русское имя? – вмешивается мама.

– Мне что с того? – кобенится деда Паша. – Я против евреев ничего не имею: евреи вежливые, а если они Сталина отравили, так и правильно сделали, царство ему небесное, вечный покой.

– Вы как при ребенке, дядя Паша? – Мама краснеет и косо глядит.

– Да я ж ничего, – мирится деда Паша. – Сталин молодец, он войну выиграл. Я ж понимаю, это все Берий виноват, английский шпион...

Ишь ты, разговорился деда Паша в 1956 году, возвратившись на родину из районных окрестностей города Улан-Удэ, где он долгое время отсиживался на заимке в сложных размышлениях о смысле сплошной коллективизации, колотя кедровые орешки, белку стреляя да рыбку добывая. А как Сталин помер, деда Паша сразу же и заявился в город К. вместе со своей крепкой Евгенией, пожилой ряболицей забайкальской казачкой из рода «семейских». Хозяйство развели в деревянном домике близ железнодорожного вокзала, а детей у них не было...

Вышло так, что деда Паша в промежутке между русско-японской и Первой мировой войнами сильно пристрастился к лошадям, но, будучи конюхом, бедняком, не имел капиталов в потребном для утоления своей страсти количестве. Дезертировав с фронта разваливающейся империалистической бойни, деда Паша возвратился домой в родное село Амельяново, которое, являясь местом ссылки дворян-декабристов, располагалось на сибирском тракте в 25 верстах от города К. и населялось главным образом потомками таганрогских крестьян, перебравшихся сюда в конце XIX века по случаю экономических реформ и развития капитализма в России.

Богатое, крупное село – туда и возвратился деда Паша с фронта Первой мировой войны. Возвратился не пеший, а конный. И жеребенок за кобылой бежал.

Вскоре, пользуясь льготами новой власти и обладая незаурядными способностями, деда Паша завел целый конный завод: менялся, ездил по ярмаркам, был бит в городе Минусинске за профессиональное жульничество. А земли не пахал и проса не сеял. Не то что его родной брат деда Саша, который в сибирских условиях вырастил настоящие красные арбузы, накормил ими детей до отвалу, и они ночью все «пообоссыкались», как выразилась спустя 50 лет тетя Ира, рассказавшая мне об этом случае.

Так что к началу сплошной коллективизации участь деды Паши была решена: темной ночью он перебил своих коней и скрылся в неизвестном направлении. Брат деды Паши деда Саша был старостой села Амельяново. Он сильно горевал по деде Паше и хотел продать мясо татарам в Слободку, но мусульмане отказались, несправедливо заподозрив, что им собираются всучить не убоину, а падаль. Мясо, кости зарыли, из шкур наделали конских полушубков с гривками, и лошади всхрапывали, неодобрительно кося мутным глазом, когда гражданин в такой шубе лез к ним в сани.

Эх, деда Паша, деда Паша! Убивал ты японцев, немцев, коней, а теперь вот и котенка моего прихлопнул, старый подлец! Прости, деда Паша! Осенью 1960 года ты умер, и гроб стоял на табуретках во дворе деревянного домика близ железнодорожного вокзала среди венков, цветов. Ярко светило сентябрьское солнце. Тихо подвывала Евгения, вдова. Сморкались бабы. Хмурились мужики. Я снял похороны аппаратом «Смена», и лишь эти фотографии смогут теперь подтвердить, что я, описывая тебя, не погрешил ни единым словом. Спи спокойно, дорогой деда Паша! Ведь если бы ты остался жить, тебе сейчас исполнилось бы 102 года, а у русских так не бывает. Не Абхазия, климат другой... В Абхазии создан фольклорный ансамбль долгожителей. У нас долгожители лежат в земле.