Алекс Тарн - И возвращу тебя…

— Ну наконец-то! — воскликнула она на иврите. — Сто лет не видались! Почему раньше не заходил?

— Ээ-э… да как-то все не до того было… — отвечал по-русски слегка ошарашенный Берл. — А мы разве знакомы?

Женщина распахнула щербатый рот и сморщилась в гримасе, которая, видимо, должна была изображать приветливую улыбку.

— Сто процентов! Я уже всю страну перетрахала, и не по одному разу, — она продолжала говорить на иврите, причем акцент, если и был, то скорее иракский, как у Танки. — Но если ты еще не объят, то тем лучше. Новичкам — особые скидки. За мной, солдат! Родина-Мать зовет!

Два последних предложения она прокричала по-русски, и, притопнув выцветшими до белизны теннисными тапками, вскинула вверх правую руку с воображаемым мечом — в точности, как скульптура Родины-Матери на Мамаевом кургане. Тут только Берл понял, что Родина-Мать, по обыкновению, изрядно пьяна.

— И впрямь похоже… — сказал он с уважением. — А как тебя в детстве звали, мамаша? Не всегда же ты «каменным гостем» работала?

Но его уже никто не слушал. Родина-Мать вдруг резко уронила руки и теперь смотрела мимо Берла, сразу как будто сдувшись.

— Коля… — тихо произнесла она, обращаясь к неподвижному профилю, застывшему в открытом окне автомобиля. — Да ведь это же Коля Еремеев! Коля! Коленька!

Колька не реагировал. Берл подошел и открыл дверцу.

— Коля, выходи, неудобно. Земляки все-таки… четырнадцать лет не виделись. Поздоровайся с Родиной…

Колька послушно выбрался из машины и встал, опустив руки и слепо оглядываясь по сторонам. Женщина суетливо переминалась рядом, очевидно, решая, броситься ли сразу к нему на шею или немного повременить, и в итоге решила не бросаться вообще, застеснявшись собственной непотребности. Она осторожно взяла Кольку за плечи обеими руками и тихонько потрясла, повизгивая от избытка чувств, как собака, встречающая вернувшихся домой хозяев.

— Ты меня узнаешь, Коленька? Нет? Ну посмотри внимательней… нет? Это же я, Люся Маминова… Люся!.. неужели не помнишь?

Колька смотрел непонимающе, не узнавая, отворачивался.

— Я Люся! — настаивала женщина упавшим голосом. — Мы же сколько лет… в одной школе… как же ты… Люся…

Колька вдруг кивнул, будто что-то вспомнив.

— Дочка… — протянул он удивленно и в свою очередь положил руки на Люсины плечи. — Дочка. Как же так, Люся?

Женщина всхлипнула.

— Зачем ты так? — сказала она, высвобождаясь, чтобы вытереть слезы рукавом блузки. — Понятно, что дочка. Все мы дочки. А ты сам не сын? Я, если хочешь знать, матери деньги до самой ее смерти посылала. Мне себя упрекнуть не в чем, понял? На похороны не поехала, это да… не поехала… а куда мне такой — на похороны?..

Она пошатнулась, махнула рукой, и, размазывая по щекам слезы, двинулась назад, к Танке. Берл догнал ее, обнял за плечи.

— Погоди, Люся… Тут, понимаешь, такое дело. Он ведь вовсе не о том говорит. Не в себе он, понимаешь? Только сегодня узнал, что у Гельки ребенок был от него, вот и ходит, как мешком ударенный. Не обижайся, слышишь?

— Отстань! — с ревом отмахнулась от него женщина. — Отстань!.. на похороны… не поехала…

— Эй, ты, ма?ньяк! — Танки угрожающе привстала со своего кресла. — Оставь ее в покое!

Берл отпустил Люсю и беспомощно вздохнул. Он чувствовал себя полным идиотом в этой экзотической компании наштукатуренного чудовища, рыдающей шалашовки и оглушенного до бессознательного состояния Кольки. Вот ведь влип… что же делать-то? Пока Берл в растерянности топтался на месте, Люся добралась до Танки и до ее кресла. Продолжая всхлипывать, она опустилась на колени, запустила руку в раздрыганные поролоновые недра и, недолго покопавшись прямо под благосклонно взирающей на нее подругой, вытащила литровый пузырь дешевой водки. Со стороны могло показаться, что бутылка появилась не из кресла, а прямо из необъятного Танкиного зада. Все так же пошатываясь, Люся вернулась к машине.

— Закрой тачку и пойдем на берег. Поговорим, как люди…

Берл взял под руку безразличного Кольку. Следуя за Люсей, они пересекли площадку для парковки и двинулись вдоль обрыва по разбитой грунтовой дороге. Слева тянулся покосившийся проволочный забор; справа высились кучи строительного мусора. Дорога была густо усыпана сплющенными пластиковыми бутылками из-под напитков — словно листьями, опавшими с диковинных деревьев. Потом забор кончился, сменившись регулярно расставленными столбиками с надписью на четырех языках: «Спуск строго воспрещен!» Дойдя до одной такой надписи, Люся сунула бутылку подмышку и начала осторожно спускаться.