Илья Бояшов: Портулан

В одну из редких минут возвращения к реальности мною и был замечен примостившийся рядом за столиком забегаловки очередного аэровокзала такой же, как и я, страдалец. Свернутый пиджак на коленях, рубашка с запонками, именуемая галстуком петля, которую он так и не решился снять с шеи, наконец, едва заметный нервный тик не вызывали сомнения в причастности парня к племени кочующих менеджеров. Мы бы и просидели за своими экранами, прихлебывая эспрессо, но Господь явил настоящее чудо: источники нашего зомбирования одновременно испустили дух, и одиночество в сети было прервано. Первая естественная реакция двух рабов компании «Эппл» пресеклась на корню барменом, сообщившим: заряжаться в заведении строжайшим образом запрещено. Он показал, где можно, однако внезапно нахлынувшее на нас обоих желание расслабиться пересилило перспективу сидения на корточках возле компов – этих поистине волшебных камней Гингемы – в ожидании, когда они соизволят насытиться электричеством.

В итоге мы не просто общались. Встреча стала истинным пиршеством красноречия. Все то, что и по сей день составляет истинную сущность двуногих существ – а именно неизбывное желание общения, придушенное в последние годы разнообразными гаджетами, – прорвалось, как только волею Божией оба путника освободились от проклятия Стива Джобса. Но в любой момент реальность могла вернуться (тот же звонок мобильника, оповещающий: ты по-прежнему на крючке; вырваться невозможно; даже ночью тебе придется длинно и обстоятельно разбираться с очередным вопросом бессменно работающей двадцать четыре часа в сутки бухгалтерии). Вот почему мы торопились, словно два ворвавшихся в супермаркет вора, которые хватают первые попавшиеся под руку товары, зная – на азартный, перенасыщенный адреналином грабеж отпущено слишком мало времени. Вот почему так захлебывались, перебивая друг друга, инстинктивно боясь, что наши чертовы «камни» возьмут и очнутся и вновь притянут к себе. Этот мистический, подсознательный испуг привел к эффекту невиданной откровенности. Подобно встретившимся в тайге медведям, которым нескольких мгновений хватает на то, чтобы по жестам и запахам все узнать друг о друге, мы умудрились за ничтожно короткий срок описать значимые события своего детства, юности, молодости и, увы, столь схожей зрелости, также пустив в ход имеющиеся в распоряжении средства: жесты, мимику и отыскавшиеся в барсетках визитки.

Мобильная связь настигла собеседника, как приговор. Не желая сдаваться, он позволил себе героический жест – махнул рукой на положенную рядом пластину. Мобильник гремел еще какое-то время, я встрепенулся; новый знакомый оказался весьма проницательным:

– В чем дело? Вы любите классику?

Дело было в его рингтоне. Анданте! Мендельсоновское анданте!

Я вспомнил о Слушателе – и рассказал о нем: страстно, образно. Я проявил чудеса лаконизма, в двух-трех словах обрисовав Большое Ухо. За какие-то пять минут удалось мне поведать о Вейске, о разбитой скрипке, об улетевшем в кусты Стравинском, о встрече 4 октября, о возводимой башне. Я описал даже тапки с нотами. Я мог бы гордиться своей поистине чеховской краткостью. Любитель классики ответил неожиданно резко:

– Черт бы побрал этих оригиналов! Они все делают, чтобы остаться в истории: кто поет, кто пляшет. Послушайте, в моем городе жил художник, вернее бездарь, который выдавал себя за творца: тридцать лет сидел на одном и том же перекрестке, писал одну и ту же картину – стену дома напротив. Обыкновенную стену! Он написал тысячи картинок с одной и той же стеной и дарил их желающим… Конечно, не раз его забирали в дурдом, но неизменно отпускали, и вновь он появлялся на том же месте, рисовал и раздавал прохожим жалкую, ничтожную мазню... И как-то незаметно, исподволь, через задний ход, сделался знаменитостью… О, он был совсем не дурак! Во всяком случае, похитрее тех простаков, которые лезут в Академию художеств. При полной бездарности отыскал верный способ! В итоге ему поставили памятник. Вы можете себе представить? Памятник Уличному художнику!

– Большое Ухо – всего лишь Слушатель, – попытался я возразить, но собеседник отмахнулся: что-то здорово задело этого добродушного яппи.

– Бросьте! Все они одним миром мазаны, чертовы хитрованы! Поганцы! Хотят пролезть в вечность! Готовы мошонку прибить к асфальту… Посмотрите, сколько людей вокруг, которым и в голову не придет тридцать лет подряд заниматься клоунадой на перекрестке. Ну вот разве вам полезет на ум такая бредятина? Памятник! Подумать только – памятник! Да пошли они, эти доморощенные таланты, эти свихнувшиеся гении. Пропади они пропадом…