Илья Бояшов: Портулан

Что касается уничтоженной карточки Слушателя, признаюсь: я нисколько не сожалел о содеянном и не собирался культивировать в памяти воспоминания о встрече с его несчастной женой. Тем более вскоре после поездки разразилась настоящая катастрофа: один из клиентов, злобный тролль, провалившись на выборах, нашел виноватых в собственной бездарности и заявился в контору. Мой кабинет был разгромлен, однако разбитыми в щепки шкафами мерзавец явно не удовлетворился – свирепости и денег этого неудачника оказалось достаточно для более жесткой мести. На пороге несчастной фирмы, сменяя друг друга, принялись возникать то следователи, то иные не менее коротко стриженные джентльмены. Благодетели, на которых я рассчитывал, отреклись от меня – в итоге я вынужден был лицезреть целый калейдоскоп лиц, которые предпочел бы не видеть даже в самом страшном сне. От постоянно тыкаемых в ребра разнообразных стволов на моем теле надолго прописались внушительные синяки, а пальцы начали отказывать в такой любезности, как удержание ручки при подписании бесконечных повесток и протоколов. В итоге все «нажитое непосильным трудом» разбежалось; я долго выползал из-под руин. Стоит ли после этого удивляться, что выстроенная Слушателем подмосковная башня напрочь выпорхнула из моей головы вместе с чушью, которую нес он 4 октября и в ту знаковую грозу в Барвихе. Мои подспудные подозрения, что стоит только забравшемуся в свое кресло и нацепившему потертые наушники меломану нажать на «красную кнопку», разразится по крайней мере землетрясение, разумеется, не оправдались: в Москве ни разу не дрогнули даже самые чуткие сейсмические датчики – панельные хрущевки. Что до телефонных звонков, они были откуда угодно: из государственной комиссии по расследованию предвыборных махинаций, из прокуратуры, из адвокатуры, из Краснопресненского суда, из комиссии по реабилитации, из клиники неврозов, из Кувейта, из Аргентины и Мексики, из Общества театральных деятелей, из Ассоциации банковских служащих, из ресторанов, из саун, из уютных квартирок, в которых терпеливо ожидали визита «пупса» прелестные пери, наконец, из «Газпрома» с утвердительным ответом на мое резюме, но вейское прошлое более не набрало моего номера. Судя по всему, оно плюнуло на меня, чему я был несказанно рад.

XXII

Уже через несколько лет номер мой поменялся, адрес – тоже. С тех пор я всего лишь дважды подумал о Слушателе. Первый раз – увлеченный занятием, которое одаривает многих из нас если не счастьем, то весьма близким его подобием, – варкой утреннего кофе. Аромат поднял с кровати последнюю по счету жену и переместил эту сомнамбулу к плите, на которой кипела «арабика». Супруга шла на запах, словно крыса на дудочку крысолова, впрочем, уже секунд через десять очнулась, заарканила любимого конька и лихо вскочила в седло. Ругань касалась какой-то вчерашней мелочи, совершенно ничтожной, я пытался гасить разгорающийся пожар собственным спокойствием, однако жена давно уже пребывала в мире, в котором дурацкие фантазии полностью вытесняют реальность. Мое желание любыми путями избежать ссоры расценивалось в том странном перевернутом мире как проявление двуличия, а невозмутимость служила самым явным доказательством крайнего эгоизма – вот почему она так нешуточно завелась! Продолжая помешивать в турке ложечкой, я имел неосторожность обернуться к Медузе Горгоне – и напоролся на жуткий взгляд. Здесь-то и предстала перед взором «серенькая подружка»: я вспомнил обрушивавшийся на Слушателя настоящим водопадом этот ее восторг, эту страсть, готовую наломать любых дров, эти искорки в ее поистине сумасшедших глазах. Следом проявился и сам Большое Ухо, потирающий руки («у меня есть мечта»). Именно в тот момент моя левая щека зажглась от пощечины. Увы, последующие события на кухне разом вытеснили не только воспоминание, но и всю поистине монашескую кротость вашего покорного слуги.

Во второй раз Слушатель посетил мою память годика через два. Будучи ревизором «Газпрома» я летал по всей стране как пинг-понговый мячик. Прямым следствием подобных полетов стало довольно неприятное чувство: мне начало казаться, что я теперь навечно прописан в больших и малых аэропортах. То были странные времена! Я ощущал себя кафкианским насекомым под крышей сарая, именуемого «новое Пулково», или, напротив, Гулливером в тех краях, где взлетная полоса имеет размер волейбольной площадки, аэровокзалом называется собачья будка, туалет «во дворе» по своим удобствам не поддается описанию, а местные клещи в любой момент готовы поделиться не только энцефалитом, но и болезнью Лайма. Случалось, я сутками мучился в пространстве не более десяти квадратных метров в условиях постоянного стресса, виновником которого являлся жизнерадостный рупор, информирующий: «Вылет откладывается на неопределенное время». Я запомнил каждый уголок во Внукове и Шереметьеве – до самой микроскопической выщерблинки на стенах местных кафе, где за один не совсем свежий пирожок люди выкладывают состояния. Единственное спасение от скуки в залах ожидания – ноутбук – был одновременно моим проклятием. Так как молох работы постоянно требовал всех нервов и сил, я днем и ночью сожительствовал с маленьким плоским ящичком, став в результате самым ярым сторонником теории заговор а, ибо воочию убедился: портативный компьютер является той погремушкой, которой обитателям ада удалось окончательно отвлечь человечество от небес. Неусыпный монстр часто доводил меня до почти полной слепоты, заставляя в перерывах между полетами изучать бессмысленные графики, штудировать бесчисленные инструкции и бесконечно переписываться с начальством. Даже соскабливая одноразовой бритвой щетину в туалетном холле очередного аэропорта, я не раз ловил себя на том, что продолжаю коситься на мерцающий рядом «мусоросборник». Благодаря подобному сожительству я полуел, полуспал и вообще в ожидании рейса порой забывался за компьютером настолько, что, временами отойдя от гипноза, обнаруживал себя в самых неожиданных местах: то на подоконнике в техническом помещении, то за барной стойкой в компании с ним и бокалом давно уже выдохшегося пива.