Ник Кейв: И узре ослица Ангела Божия

Смерть — это компресс для синяков Жизни: вот мое открытие, которым я хочу поделиться с миром.

Стоя на краю бочага, я позволял соленому поту заливать мои раны, дабы нарочно разбередить язвы смертного тела, ибо я знал, что смерть будет сладким утешением, — и я не ошибся. Да, я не ошибся!

В городе, на Мемориальной площади, облаченные в черное женщины простираются ниц, в то время как другие раскачиваются на коленях, скрежеща зубами и кляня небеса. Иные же стоят, застыв, словно в трансе; а есть и такие, что бегают кругами и колотят себя в грудь камнями.

В гробнице пророка разбито стекло, и его белое рубище разорвано в клочья, раскиданные повсюду. Три женщины крушат молотками мраморный монумент.

Я начал медленно обходить по кругу жуткую трясину, осторожно, шаг за шагом, наблюдая, как поверхность гиблого места слегка колышется и шевелится — угрюмые, беззвучные сокращения — сперва легкое вздутие, затем внезапное втягивание,и я понял, что трясина чем–то неуловимо напоминает отвратительный сфинктер и это сжимается и разжимается его кольцевой мускул, и от этой мысли страх — и сомнение — снова охватили меня.

Совершив полный круг, я остановился, наклонил голову и сложил вместе пальцы в молитвенном жесте.

Да я, собственно говоря, это и делал — молился… И тут мне стало ясно, что я должен сделать.

Исполнившись Господа, я смело шагнул вперед и лег прямо посреди круга, словно зрачок в черном глазу пучины. Лег на бок, подогнув колени к груди и укрыв ими лицо. Я был спокоен, безгрешен и чист, как неродившееся дитя.

Шумная толпа, мчавшаяся напролом через пустоши, напоминала в неверном свете сумерек спешившего в свое мерзкое логово черного гигантского жука, ощетинившегося мельтешащими в воздухе члениками. Но как только толпа вступила под сень болотных зарослей, она исчезла, как будто ее и не существовало — так легко поглотила ее темная чащоба. Только по треску сучьев, хрусту осоки под ногами и по гомону трех ворон, круживших в небе, можно было догадаться, что кто–то вторгся в пределы топей.

Знаете, пока я погружался — а я уже почти совсем погрузился — все, что осталось на поверхности, это моя голова и, возможно, часть загривка, — мне казалось, что я слышу, как они приближаются, — да, да, мне так казалось. А еще мне казалось, что все деревья склонили надо мной свои укутанные туманом кроны, словно я единственный источник света в этом мраке — можно сказать, светоч. Неужели даже сейчас я испускаю свечение?

Очутившись в зарослях, толпа сбилась с пути и принялась слепо блуждать — слепо, потому что теперь, когда гнев ее, вне всяких сомнений, слегка приутих, люди увидели такую широкую и светлую дорогу к отмщению, что свет ее ослепил их. Тем не менее, трясина чудесным образом притягивала их к себе и собирала вместе.

Ты ли это, Смерть? Кто–то стоит у меня за спиной — ты ли это, Смерть?

И вот наконец они сходятся возле трясины, стекаются со всех сторон, усталые, потные, пыхтящие от страха, гнева и ослепления. Они пришли по его голову, и они, конечно, ее получат, но время работает против них. Им следует спешить.

Посмотрите вверх. Обратили внимание на небесное полушарие? На то, как оно смыкается вокруг меня, словно я — его ось? А деревья — смотрите, как деревья одно за другим склоняются ко мне!

А вон еще — глядите! Огромные грозовые тучи цвета перезрелого винограда движутся строем через небесные эмпиреи. О, я знаю, я знаю, это души мертвых идут, дабы приветствовать меня. Вы видите? Смотрите, смотрите! Это же взбесившаяся кобыла! Разве вы не слышите стука ее копыт?

Тяжелый свинцовый нимб бури повисает в северной части небосвода прямо над трясиной; тучи громоздятся друг на друга.

Сверху трясина выглядит как тавро, нанесенное на круп мироздания.

Импровизированные копья, нацеленные на ее центр, на средоточие ненависти, напоминают сломанные колесные спицы. Молния, словно перст Божий, ударяет с неба в середину образованного людьми круга, озаряя их всех мерцающим голубым сиянием.

Раздается раскат грома, и толпа обращает лица к бурлящим небесам, чтобы прочесть в них знамение и истолковать его. Одно и то же слово написано на каждом устремленном вверх лице — дождь — дождь вернулся, дождь вернулся — а значит, будет новый потоп.

Гляньте–ка! Я вижу Мула. Да, да, я вижу его! Смотрите, как гордо он гарцует в небесах. О, смерть исполнена достоинства, сэр! Вот оно, справедливое воздаяние! Прямая спина, шкура ухожена, голова высоко поднята–о, многострадальная Жизнь! — вот твоя блядская награда! А за ним следом — смотрите! — мои подданные, мои звери! Взирайте на это шествие невинных, на парад крылатых бессловесных тварей, собравшихся на небесной тверди, дабы узреть пришествие своего Царя. Смотрите, как они смыкают свои ряды!