Филип Рот - Болезнь Портного

Вот одна из историй Мартышки, которая произвела на меня сильнейшее впечатление (хотя нельзя сказать, что другие ее истории, исполненные жестокости и повествующие о невежестве и чудовищной эксплуатации, не привлекли внимания разборчивого неврастеника): однажды, когда Мартышке было одиннадцать лет, она, вопреки воле отца, в одну из суббот сбежала из дому на занятия балетного класса, которые вел местный «артист» по имени Морис. Папаша Мартышки вскоре заявился на урок с ремнем, стащил дочку со сцены, всю дорогу до дома хлестал ее этим ремнем по лодыжкам, а потом запер до конца дня в чулане — со связанными ногами. Чтобы неповадно было

— Еще раз застану тебя у этого педрилы, — заявил! Мартышкин папа, — я тебе тогда не просто ноги свяжу… Я тебе кой-чего почище устрою… Будь уверена…

В Нью-Йорк Мартышка впервые приехала, когда ей исполнилось восемнадцать лет. К тому времени у нее уже не было ни одного коренного зуба. Их все до единого удалил (по какой причине — Мартышка не может понять до сих пор) маундсвиллский дантист, столь же одаренный лекарь, сколь одаренным танцором был мистер Морис. К моменту нашего с ней знакомства — а мы познакомились примерно год назад — Мартышка успела сходить замуж и развестись. Бывшему супругу Мартышки было пятьдесят лет. Крупный французский промышленник, он познакомился с Мартышкой во Флоренции, где та демонстрировала новую коллекцию модной одежды. Там же они и поженились через неделю после знакомства. Сексуальная жизнь молодоженов была довольно причудливой: забравшись в постель с молодой невестой, свежеиспеченный супруг кончал в журнал «Пояс с подвязками», экземпляры которого ему поставляли прямиком с Сорок Второй улицы. Когда Мартышка рассказывает об излишествах, свидетелем коих она являлась в бытность женой магната, то непременно переходит на глупый, деревенский жаргон, что делает ее повествования очень смешными, — хотя на самом деле четырнадцать месяцев ее супружеской жизни были довольно мрачными, если не сказать — ужасающими. Но француз сразу после женитьбы, например, отвез Мартышку в Лондон, где ей вставили зубов на пять тысяч долларов. Оттуда они прилетели в Париж, где муж обвешал Мартышку ожерельями на несколько сот тысяч долларов. Так что некоторое время Мартышка относилась к супругу достаточно лояльно. Так она любила повторять (до тех пор, пока я не запретил ей употреблять эти ужасные «блин», «в натуре», «ништяк», «чувак», «отпад» и прочую мерзость):

Это была этика, блин.

Причиной развода стали маленькие оргии, которые супруг Мартышки начал устраивать после того, как спускание спермы в «Пояс с подвязками» (или журнал назывался «Каблук-шпилька»?) изрядно наскучило обоим. За бешеные деньги муж Мартышки нанимал женщину — предпотчение отдавалось негритянкам, — которая, раздевшись догола, садилась на корточки на стеклянном кофейном столике и начинала испражняться. Сам магнат в это время лежал на спине под столом и дрочил что есть мочи. И пока в шести дюймах от носа ее возлюбленного росла кучка дерьма, Мартышка обязана была сидеть на красном диване при полном параде, потягивать коньяк и наблюдать за восхитительным зрелищем.

Через два года после возвращения в Нью-Йорк — я прикинул, что ей в то время было лет двадцать пять — Мартышка попыталась покончить с собой, полоснув бритвой по запястьям. Довели ее многочисленные приятели из числа ста самых великолепно одетых мужчин планеты, которые третировали ее как могли в «Ле Клубе», «Эль Морокко» и в «Интердит». После неудавшегося самоубийства Мартышка очутилась у прославленного доктора Морриса Франкеля, далее именуемого Гарпо. Пять последующих лет Мартышка кувыркалась на кушетке Гарпо, ожидая, когда тот соблаговолит сказать, что ей необходимо сделать для того, чтобы стать чьей-нибудь женой и чьей-нибудь матерью. «Почему? — орет Мартышка на Гарпо. — Почему псе время попадаются отвратительные бессердечные куски дерьма вместо настоящих мужчин? Почему? Гарпо, ответь! Скажи мне что-нибудь! Ну хоть что-нибудь!»

— Я знаю, что он еще жив, — не раз говорила мне Мартышка, морщась, словно от боли. — Точно жив. Ведь у мертвецов не бывает секретарей-телефонисток, правда?

В общем, Мартышка идет по жизни, перемежая курсы терапии с вольной вольницей. Она лечится, когда очередной кусок дерьма разбивает ей сердце, и прекращает лечение, когда появляется очередное подобие рыцаря.

Я в этом отношении оказался «прорывом». Гарпо, конечно же, не сказал ни «да», ни «нет», когда Мартышка предположила, что я — «прорыв». Но он кашлянул в ответ, и это Мартышка истолковала как одобрение. Гарпо иногда покашливает, иногда бурчит, иногда рыгает. В редких случаях он попукивает — нечаянно ли, преднамеренно ли — никто не знает, хотя мне представляется, что пердеж следует интерпретировать как негативную реакцию. «Прорывчик, ты такой замечательный!» — мурлычет мой сексуальный котеночек, когда доволен. «Ах ты, жидовский сукин сын! Я хочу замуж, я хочу стать человеком!» — орет кошка, когда сражается за свою жизнь.