Марина Юденич - Ящик Пандоры

Танька сидела за рулем своего замечательного во всех отношениях новенького спортивного «ягуара» последней модели, ставшего одним из первых и, увы, последних крупных подарков Подгорного; слушала грустную мелодию, которую кто-то надрывно вытягивал из простуженного саксофона; наслаждалась расслабляющим удобством кожаного кресла; с удовольствием поглаживала ладонями лаковую поверхность пижонистого деревянного руля, но в путь не спешила.

Ей вдруг захотелось хотя бы издалека увидеть Ванду. Желание было отнюдь не праздным капризом: по существу, уже очень скоро, всего-то через пару часов, ей предстояло впервые выступить в ее роли, не в качестве дублерши и не девочкой на подхвате, нет — роль предстояло сыграть самостоятельно, полностью, от начала до конца и, как говорят в театре и на стадионе, в основном составе. Перед таким испытанием вполне объяснимо было желание увидеть оригинал. Однако Татьяне не было известно наверняка, где именно сейчас находится Ванда — а та могла находиться где угодно, — посему искать ее по городу было занятием совершенно зряшным. Отчетливо понимая это, Танька решила все же позволить себе одну лишь попытку — она решила доехать до дома Ванды, благо это было совсем недалеко от салона, сделать круг по двору, взглянуть на стоянку — нет ли там машины, посмотреть на окна — горит ли в них свет, и… И, собственно, все. Рассчитывать на то, что именно в тот момент, когда Танька на своем роскошном «ягуаре» будет кружить по заснеженному пространству двора, Ванда подъедет к дому, будет ставить машину на стоянку, неспешно и величаво, как всегда, прошествует к подъезду, иными словами, окажет Таньке такую неоценимую услугу, исполнив, как в сказке, известное пожелание: «Стань передо мной, как лист перед травой!» — никак не приходилось. Но в конце концов, попытка была действительно не пыткой, а, напротив, неким противоядием против непрекращающихся мучений ожидания, которые с разной силой, но беспрестанно терзали Таньку, начиная со вчерашнего вечера.

«Ягуар» аккуратно вырулил со стоянки и не спеша покатил по пустынной довольно улице, однако уже через несколько минут влился в плотную массу машин, вынужденно ползущих по забитому полотну неширокой набережной, отчего их поблескивающие в рваном свете фонарей и реклам крыши казались чешуей, сплошь покрывающей хвост гигантского дракона, медленно скользящего вдоль гранитного парапета набережной вслед за скрывающимся где-то в искрящейся снежной дали туловищем.

Ровно через полтора часа, то есть за полчаса до назначенной встречи, она оставила свой запорошенный снегом и изрядно забрызганный едкой соленой кашицей московских дорог «ягуар» на большой платной стоянке у метро. И пешком поспешила к старинному дому на бульваре, который даже в сплошном снежном мареве ярко и нарядно сиял над белым кружевом запорошенных деревьев, подсвеченный невидимыми мощными огнями, как требовали того новые московские традиции.

Снег между тем валил с неба так, словно кто-то там развязал гигантский мешок, вмещавший в себя весь снежный запас на эту зиму, а потом, случайно или намеренно, опрокинул его над Москвой.

Следующие два часа заняли свое место в хронологии не такой уж длинной, если разбираться всерьез, суетной Танькиной жизни как будто бы только для того, чтобы наглядно продемонстрировать ей следующее: все, что раньше казалось мучительным и болезненным; все, что сопряжено было с самыми сильными страданиями, душевными и телесными; все, что заставляло ее пугливое, но жадное и завистливое сердце корчиться, трепетать, сжиматься до боли в крохотный кровоточащий комок, — все это оказалось лишь бледной копией, неясным предвестием и очень слабым отголоском того, что обрушилось на нее в эти самые два часа. Тому не было даже имени, ибо сир и убог оказался богатый язык перед удушливой силой волны, исполненной боли и муки, что обрушилась на голову несчастной Таньки.

Из всякого неудобства всегда можно и следует извлечь для себя максимум положительных моментов, ибо они непременно там присутствуют. Потому что не бывает ничто в этом подлунном мире абсолютно белым, равно как и абсолютно черным.

Примерно этим и занялась Ванда, вынужденная провести практически бессонную ночь и теперь встречать поздний зимний рассвет, дожидаясь времени, когда прилично будет наконец набрать домашний номер профессора Максимова и, возможно, сразу же, не отходя от телефона, получить неожиданно легкое разрешение всех своих ночных треволнений и необъяснимого бабушкиного гнева. Впрочем, на такую легкость Ванда почти не рассчитывала. Так, теплилась в душе слабая надежда на чудесный миг удачи, которые, справедливости ради следует отметить, все же случаются иногда в жизни каждого человека, и Ванда отнюдь не была ими обделена. Однако интуиция подсказывала совсем иное развитие событий: вероятнее всего, Григорию Ивановичу, несмотря на феноменальную и память удивительную для столь преклонного уже возраста ясность мысли, все же придется приложить некоторые усилия, а возможно, и заглянуть в свой богатейший архив, чтобы удовлетворить отнюдь не праздное любопытство Ванды.