Юрий Рогоза - Музыка для богатых

– А сами что, не желаете? Напрасно, скажу я вам… Вон Курок – ай скакун!.. Таких в Европе поискать! И смирный, не скинет понапрасну… Может, попробуете?..

Должно быть, выданные Никитой триста долларов произвели на его нетрезвую душу слишком уж сильное впечатление.

«Нужно было дать сто, с головой хватило бы…» – равнодушно отметил Никита.

Сам он смотрел не на дядьку и даже не на пируэты стремительной белой лошади, а на лицо Полины. Оно утратило недавнюю беззаботность, было радостно-собранным и строгим. Она умела быть сильной, эта девочка с нежной кожей и распахнутым взглядом. И это тоже неожиданно понравилось новому Никите…

А на заправке он подрался.

Вернее, чуть не подрался. Какой-то долговязый парень, подъехавший на спортивной «субару» с золотыми дисками, схватил заправочный пистолет, когда Никита уже протянул к нему руку. Остальное произошло само собой.

– Эй, ты… – негромко позвал Никита, а когда тот неторопливо обернулся, левой рукой схватил его за запястье, а растопыренными пальцами правой резко ткнул в лицо, зацепив глаза.

Долговязый отшатнулся, споткнулся о ребристый металлический выступ и упал, сильно ударившись затылком о колонку.

– Что, хочешь ручонками помахать? – спросил Никита. – Давай, вставай.

Это было дико, но он совершенно не боялся. Наоборот – отчетливо хотел драки. И дело было не в замершей в «бентли» Полине, а в нем самом, Никите Бугрове, у которого даже сердце в этот миг билось спокойно и полновесно, отсчитывая положенные медициной шестьдесят ударов в минуту. Подаренный Витьком кастет лежал в правом кармане куртки, но он был ни к чему – медленно поднявшийся долговязый очень серьезно повредил колено. Нужно было просто ударить в это место ребром подошвы, а затем нанести ему, ослепленному болью и опустившему руки, резкий удар в челюсть. Тело Никиты откуда-то это просто знало. И собиралось сделать.

Но так и не пришедший в себя парень попятился и побрел к своей «субару», что-то бормоча себе под нос. Разочарованный Никита поднял пистолет и вставил его в бак своей машины, поймав восторженный взгляд Полины…

Следующие десять минут он проехал в задумчивости, специально включив радио, чтобы разрядить зависшую в салоне тишину.

Случившееся на заправке было круто. Но не могло не настораживать. Пусть он изменился, да, пусть «стал самим собой», как говорит Харалдай, но все равно обретенное хищное мужество было слишком уж неестественным, суперменским, не имеющим никакого отношения к нему, Никите, хоть прежнему, хоть нынешнему, хоть еще тому, совсем давнему…

Но вот замелькали знакомые с детства тверские окраины, и ему сразу стало легче. Потому что сердце заполнила пронзительная светлая грусть, и оно уже не казалось холодным механическим насосом, оно было, как ему и положено, сердцем, умеющим грустить и ликовать, и еще – хранить горько-сладкие секретные бусинки прошлого.

Тверь изменилась так сильно, что Никите вдруг подумалось, что он никогда не найдет их с бабушкой старого дома. И не потому, что запутается. А потому, что в городе, в который они въехали, просто не могло быть таких старых одноэтажных домов.

Но через десять минут они с Полиной уже вышли из машины около покосившегося деревянного забора. Частный сектор на улице Карла Маркса был жив, хотя с другой стороны уже возвышались безликие, совершенно черемушкинского типа многоэтажки, которых Никита не помнил. Вернее, не мог помнить, потому что их там конечно же не было.

«Неужели я здесь действительно жил?» – пораженно подумал он.

Дом казался не просто маленьким – крохотным. Не жилищем, а хрупкой театральной декорацией цвета старой мешковины, укутанной в зеленое облако еще не расцветшей сирени. Калитка открылась с таким скрипом, словно предупреждала, что в следующий раз непременно отвалится. Каменные плиты дорожки, выложенные еще живым папой, казались трогательно-советскими.

– Потрясающе… – Полина, городское дитя, смотрела на халабуду его юности с искренним восхищением. – Это – твой дом?

– Сейчас проверим, – улыбнулся Никита и поднял полусгнивший половик. Огромный, как из сказки о Буратино, ключ был на месте. Лежал себе, словно был оставлен уходящим Никитой вчера.

«Ты себе не представляешь, каким оно было, это мое «вчера», – подумал Никита, обращаясь к дому, словно тот был живым.

Вторым чудом (первым казалось то, что дом попросту не снесли) было то, что его не ограбили. Даже бомжи, похоже, не спасались в нем от зимы и участковых. Все было целым, но, Боже, каким же крохотным!.. Нынешняя ванная Никиты была больше каждой из трех комнатушек их с бабушкой старого дома в городе с гордым названием Тверь. Детство, юность, счастье, горе, их с бабушкой наивные, но такие теплые секреты – как все это могло уместиться здесь, на затхлом пятачке между занавешенным пыльным кружевом оконцем и старым комодом?! Но – умещалось ведь! И вспоминалось не запыленно-тесным, а огромным, распахнутым для мира и очень настоящим…