Юрий Рогоза - Музыка для богатых

«Любый Никита, – говорили каракули. – Цэ тоби на день рождения, поздравляю. Як меня не будэ рядом, спасет, не сомневайся. Колы зараза какая или, не дай Боже, ранение, як оцэ сейчас, ложку зранку, днем и вечером. Ни за шо не помрэш, точно говорю. Поздоровляю. Харалдай»

Чуть ниже (и явно позже) было дописано: «Тильки никому не давай, штука дуже бесценная».

Этот полтавский довесок почему-то особенно тронул Никиту. Впрочем, он уже и так знал, что будет любить шамана всегда. Всю жизнь.

Оставшаяся нераскрытой коробочка из дорогого бутика могла быть только от Марика.

«Ну-ну, интересно», – подумал Никита, разрывая упаковку.

Зажим для денег был выбран идеально. Большой, но аккуратный. Простой, как любая по-настоящему дорогая вещь, продуманно-старомодный, с едва заметным клеймом знаменитой фирмы. Пружина была не тугой и не слабой, а как раз такой, как нужно. Белое золото отличалось от стали лишь тем, что было золотом.

Конечно же он был упакован уже с зажатыми купюрами – пятьсот евро, сто долларов, сто юаней, пять тысяч рублей… Английские пятьдесят фунтов были хрустящими, новыми-преновыми и располагались с самого верху, словно в насмешку над лондонской ностальгией Никиты.

Тайных карманчиков для заветного прошлого золотому зажиму не полагалось. Если философский мессидж Марика заключался именно в этом, то он напрасно старался – истертую ленту из волос Насти и две разваливающиеся от времени желтые фотографии ветер Подмосковья давно уже разорвал в клочья. У прежнего Никиты сама эта мысль вызвала бы сердечный спазм. Зато новый откуда-то знал, что прошлое нужно помнить, а не носить с собой. Да и то – не все…

Но пора было возвращаться на место больного.

В коридоре было все так же тихо и пустынно. Уже сделав несколько шагов, Никита замер, услышав странные голоса. Прислушавшись, он понял, что это разговаривают Циммершлюз и Витек. И не где-нибудь, а наверху, за столом кухни-гостиной, по которой Никита уже успел соскучиться. Он решил было присоединиться к друзьям – даже подошел к лестнице и поднялся на две ступеньки, но вдруг замер. Потому что понял: голоса показались ему странными не просто так. Оба – и Марик, и Витя Иконников – говорили коротко и чуть напряженно. Как разговаривают сообщники. Зэки, замышляющие побег. Или капитан и боцман, скрывающие от пассажиров, что в трюме – пожар и корабль скоро утонет.

Поэтому голый Никита вжался в стенку, жадно ловя каждое слово. Или, говоря проще, подслушивая.

– С этим кризисом вообще пиздец какой-то… – произнес Витек.

– Да ладно, при чем здесь кризис? – зло ответил Марик. – Твой босс сделал тебя партнером, сам свалил неизвестно куда, а все стрелки на тебя перевел. Вот и весь кризис… Не могу ехидно не заметить, что он – далеко не еврей, так ведь? Как его фамилия? Свинопасов?.. Свиноедов?..

– Да ладно, Циммер, хватит прикалываться, мне не до смеха, серьезно… А главное – люди какие-то мутные. – В голосе Витька звучали тревога и озабоченность, и это было на него очень не похоже. – Хрен им что объяснишь…

– Так им не объяснения, им деньги нужны! Что ж тут непонятного. Ладно, наливай. И не переживай так уж, откупимся, сами не бедные…

– Перестань, Марик, ты не понимаешь, о каких суммах речь идет. И потом, я же тебе говорю: народ мутный, не так разрулить ситуацию хочет, как виноватого найти. А виноватым по всем бумагам я получаюсь, как ни крути…

– Ты меня сведи с ними. Я серьезно, слышишь?.. Все решим, вот увидишь…

– Да нет, завязывай, – угрюмо и твердо произнес наверху невидимый Витек. – Ты, Марик, мужик ушлый и со связями, слов нет, но я тебя подставлять не буду. Говорю ж тебе – отморозки они…

«У Витьки неприятности по бизнесу, – с облегчением понял Никита. – Но неужели такие серьезные? Странно, вроде совсем недавно все наоборот, очень хорошо было…»

Сверху донеслось звяканье стопок, и Никита решил воспользоваться паузой, чтобы вернуться на травяной матрас. Сделал он это как раз вовремя – через секунду после того, как он успел спрятаться, двери лифта открылись и из кабины вышел неторопливо-задумчивый шаман, несущий кучу картонных пакетов в большой старомодной авоське.

* * *

– Господи, мне, кажется, так хорошо тысячу лет не было… – Полина откинулась в жалобно скрипнувшем кресле-качалке, на котором так любила сидеть летними вечерами бабушка, и закрыла глаза. – Только не смейся, ладно?..

Никита и не думал смеяться. Для него самого этот день, бесконечный и стремительный, был особенным. Первым. По новому исчислению, начавшемуся еще тогда, в одну из мучительных ночей на деревянном столе Харалдая.