— Что там? — спросил появившийся за его спиной в луче тусклого света Дэмон.
— Двое детей. Похоже, что это были двое детей и мать с грудным ребенком.
Они напряженно посмотрели друг на друга и отвели глаза. Затем генерал повернулся, и они вышли из хижины, но тут же столкнулись с другим солдатом, который подносил горящий факел к карнизу крыши.
— Что же ты делаешь? — ожесточенно спросил солдата Дэмон.
Хотиенец явно не понимал английского. Он нервно улыбнулся, поднял свободную руку и, сделав ею быстрый, выразительный и грациозный жест, означавший пожар, стрелой понесся дальше вдоль ряда хижин. Несколько хижин уже пылало. Кругом густыми клубами стлался вонючий, удушливый дым. До их слуха доносились все новые и новые зловещие команды; солдаты забрасывали хижины гранатами, поджигали их и продолжали быстро двигаться вперед. Вопли женщин и плач детей стали еще громче. Крайслер сделал судорожное глотательное движение, вытер рот. Старый крестьянин стоял на коленях на том месте, где его оставил Крайслер. Обратив лицо к своей объятой пламенем хижине и прижав к вискам распухшие, изуродованные работой руки, старик с удручающей размеренностью раскачивался верхней частью туловища взад и вперед. Морщинистое лицо его было искажено горем. Ветер трепал длинные седые волосы старика.
«Господи, что же это?» — спросил себя Крайслер, догоняя Дэмона, который быстро шел по направлению к двум американским советникам.
— Капитан! — окликнул генерал Дезотелза. Лицо Дэмона было искажено ужасом. Он не кричал, но голос его был отчетливо слышен в вое ветра и грохоте взрывов. — Капитан…
— Да, генерал? — ответил Дезотелз, отходя от своего коллеги.
— Вы сжигаете хижины…
— Да, сэр. Это делается по моему приказанию. Мы сжигаем все курятники, в которых есть бункера.
Дэмон презрительно посмотрел на офицера.
— Бункерами вы называете эти жалкие маленькие укрытия, слепленные из грязи?…
— Да, генерал. Их следует рассматривать как сооружения, имеющие наступательное значение.
— Но вы сжигаете и их одежду, их продовольствие, их рис… Как же они будут жить?
Дезотелз нахмурился.
— Их должны переселить в другое место, генерал. Всех жителей деревни.
— Кто дал разрешение на проведение этой акции?
— Генерал Тхо Хук, сэр. И генерал Бэннерман полностью согласен с ним.
— Понятно. Продолжайте, — процедил сквозь зубы Дэмон.
— Есть, сэр. — Дезотелз затрусил в дальний конец деревни, к постройке, напоминавшей сарай для хранения зерна.
Дэмон бросил на Крайслера и остальных членов миссии гневный взгляд и сказал:
— Пошли. Досмотрим все до конца…
Они пошли по деревне. Теперь пылали почти все хижины, над их полыхающими с трескучим ревом крышами взметались вверх огненные смерчи, осыпаясь густым дождем мерцающих искр. Воздух был отравлен горьким, зловонным запахом сгоревшего зерна и одежды.
На площадке перед сараем прямо в грязи корчился человек — парень лет семнадцати или восемнадцати. Обнаженный по пояс, он сидел на коленях со связанными за спиной руками. Рядовой хотиенской армии, склонившись над пленникам, угрожающе и настойчиво расспрашивал его о чем-то. Юноша молчал. После каждого своего вопроса солдат хлестал пленника гибкой бамбуковой палкой, и на лице и шее юноши вспухали ярко-багровые рубцы. Остальные молча наблюдали за допросом. Наконец юноша сказал что-то и опустил глаза.
— Что он сказал, Джи? — спросил Дэмон у Вилларетти.
— Говорит, что он крестьянин, выращивает рис и ничего не знает о Хай Мине.
— Он лжец и свинья! — вмешался ведущий допрос сержант, невысокий, крепкого сложения человек с жирным подбородком, и узким, как щель, ртом. Он спросил что-то по-хотиенски, вытащил из ножен штык и повторил вопрос, а затем ловким, поразительно небрежным движением полоснул пленника поперек груди. Кровь медленными кривыми струйками поползла по телу. Юноша содрогнулся и снова застыл.
— Ради бога… — гневно начал Форбс.
Сержант ухмыльнулся, опустил острие штыка к самому низу живота пленника и, слегка нажимая пальцами на рукоятку, повторил вопрос. Юноша молчал. Сержант нажал на рукоятку чуть сильнее, и клинок вошел в тело. По измученному, изуродованному лицу пленника потоками струился пот. Кровь стекала теперь ему на штаны, окрашивая темную ткань. Зубы пленника были обнажены в страшном оскале.
Крайслер отвел глаза. Стрельба уже почти совсем смолкла, и в наступившей тишине было слышно медленное, затрудненное дыхание пленника. «Боже всемогущий!» — ужасался Крайслер. За семнадцать лет службы в армии ему довелось повидать кое-какие мерзости, даже самые отвратительные. Приходилось и самому участвовать в них. В Вербомоне, на северном фасе Арденнского выступа, он помог остаткам вдребезги разбитой инженерной роты взорвать мост через реку Амблев под самым носом у немецких танков, а потом, скорчившись за грудой булыжника, в бессильной ярости смотрел, как на том берегу эсэсовцы выволокли из домов десятка два женщин и детей и, гогоча и ругаясь, расстреляли их. Он видел этот Schrecklichkeit [92] Ужас ( нем. ).
и еще многое другое. А на следующий день, когда в тумане глухо ревели двигатели танков, он, дрожа от холода в заснеженном окопе в районе Стумона, отплатил немцам. До того дня с ним никогда не случалось ничего подобного: добродушный, веселый, беззаботный — он был маменькиным сынком, — Джои Крайслер ни разу не терял самообладания. Но тогда, охваченный холодной яростью и каким-то радостным презрением к опасности, он скашивал появлявшиеся из тумана фигуры в черных мундирах. Перед ним были враги, эти монстры из СС, с нашивками-черепами, монстры, проповедующие террор и жестокость. Он не пожелал отступать дальше. Он остановился сам и заставил других остановиться рядом с собой. Их был сорок один человек, с четырьмя базуками, полдюжиной подрывных зарядов и двумя пулеметами. И ни в тот день, ни в последующие немцам не удалось продвинуться дальше по дороге на Льеж. Это была расплата за Schrecklichkeit.
Читать дальше