Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний

Опрокинул в себя стакан, не закусывая, и запел, замычал, зарычал песню. Именно зарычал, проборматывая взахлеб слова. Я их запомнил. В них тоже было что-то утробное. Первобытное, что ли.

И после паузы, протяжно, чуть подвывая, завершил песню так:

Я видел, как Зою передернуло от такого звериного исполнения. Было ясно, что он напился до дуриков.

— Ну что, девица? — спросил, обращаясь к Зое. — Не ндравится? Щас пондравится! Мы вот что сделаем… Посторонних… Энтих… — Кивок в мою сторону. — Отправим к вдове… На сеновал! Хе-хе! Она на передок слабовата, бедолага, изждалась мужичка-то! Хоть какого, хоть плюгавенького. — И, прихохатывая, закончил: — А ему утешительная премия — полстакана!

— Он никуда не уйдет! — сказала Зоя, вцепляясь в мою руку. — Он мой муж!

— Му-уж? Объелся груш! — передразнил Петька, оскалившись. Сверкнули стальные зубы. — Раз поимел, стало быть, муж? Так давеча в штабнухе тебя столько поимели! Они что? Они все мужья?

Зоя, не произнося ни слова, еще сильней вцепилась в мою руку. Но она не только держалась за меня, она меня держала, чтобы не сорвался.

— Дык я тоже хочу стать мужем. Раз-зе не имею права? Все имеют, а я не имею?

Он стоял перед нами, раскачиваясь взад-вперед. Но его стеклянные, со звериным огоньком изнутри, глаза рыси были совершенно трезвы. Я прямо физически ощутил: стоит мне сделать к нему шажок, как он оборотнем прыгнет сверху и стальными когтями сдвинет мне скальп на лоб… Комнату вдруг застлало красным туманом. Я перестал ощущать себя.

Было мгновение, когда я мог бы броситься на него, но пьян-пьян, он чутко уловил мое движение. Скакнул в угол и уже примеривался, поднося винтовку к плечу и разворачивая стволом прямо на меня.

— Мне энтот свидетель ни к чему! — объявил, причем очень спокойно. — Имею право ликвидировать. При попытке к бегству. А ты ведь хотел бежать? Ну так беги! Беги давай! Ну! — И клацкнул затвором.

Если бы он закричал, как всегда, если бы не было двух бутылок самогона, можно было бы поверить, что берет на испуг. Не станет же он палить в чужой избе, поостережется. Хоть он и трезвый не очень остерегался, когда догонял Скворца. Но там-то он стрелял в поле, издалека и в спину!

Сейчас же стеклянные глаза расширились, ноздри, как на охоте, раздувались, и уж палец, отчего-то сразу побелевший — я от него глаз не мог отвести, — жмет, жмет на курок! И уже приказывает:

— К двери! К двери, говорю!

Это значит, чтобы пуля — в спину.

Реакция Зои была быстрей, чем моя. Она вдруг бросилась перед ним на колени, запричитала. От пронзительного женского крика стало в груди больно.

— Не надо! Не надо! — закричала. — Петя! Он тебе не помеха!

Придурок, наверное, тоже не ожидал такой реакции.

— А к чему мне с ним канитель-то? Ни выспаться, ни гульнуть! А стрельну, мне еще и премию дадут, что врага-беглеца не упустил! Мало в эшелоне наизгилялись: «Придурок! Придурок!». Ну скажи еще раз: кто я? Кто? — И затрясся от ненависти. К нам или не к нам, сейчас он не различал. И снова я увидел стальное дуло в лицо и белый палец на курке.

Уж сколько мы, ребятня, нагляделись за войну всякого: и бомбочки-зажигалки, и те чугунные чушки, что могли снести полквартала, но отчего-то не взорвались… И лимонки, которые бросали в костер, перед тем как разбежаться, и самопалы… Но никогда я не представлял, как зябко под желудком становится, слабеют в коленках ноги, когда в твое лицо упирается дуло… Черный зрачок смерти. Тело немеет под этим стальным оком. Перестаешь себя ощущать…

Как издалека, донесся голос Зои.

— Умоляю! — пронзительно закричала она. — Пе-тя! Петенька!

Имя, произнесенное так необычно, прошибло его. Словно опомнившись, переспросил:

— Ка-ак?

— Пе-тень-ка! Что скажешь, все исполню!

И ни капельки фальши в голосе.

Господи, да что же она так унизилась, что поползла к нему и погладила его сапоги! Я не мог, не хотел этого ничего видеть.

Сверкнул в глаза прыжок рыси-оборотня, и кровавая каша застлала все вокруг. Скорей ощутил, чем увидел Зою. Она взяла меня за виски и близко, близко прошептала:

— Антон… — И еще тише: — Тошенька, милый… Уйди…

Туман рассеялся, и я увидел ее глаза. В них было то, чего не было в ее голосе. Черный ужас. Она точно знала, что рядом ходит смерть, и хотела отодвинуть ее любым способом. Любым. Даже таким, как этот.