Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний

— Ну и чево? — спросила Ольга громко, не отводя от Зои глаз.

— Да мы вот от Василия, — сказал я.

— С ночевкой, что ли? Ну так идем. Я через дом живу.

Пьяная Ольга про Василия почему-то не спросила. И тут мы не насторожились. А это был сигнал. Домик у нее оказался неказистым, без двора и без ограды. Под потолком голая лампочка, обсиженная мухами, стол из струганых досок, лавка у печки, железная кровать. В красном углу икона Николы Чудотворца, украшенная бумажными цветами. Ситцевые занавески на окнах.

Хозяйка с порога ткнула рукой в кровать:

— Ложь бабу — и пошли! — Хохотнув, добавила: — Взад обратно! — При этом схватила меня крепко под локоть и потащила к дверям. Я, как мог, пытался отбиться.

— Нет, нет! Я устал!

— С ней, что ли, остаешься? — напрямик спросила хозяйка, указав на Зою.

— С ней.

— А почему с ней?

— Она жена.

— Во как! Отхватила целую горбушку! Могла бы и поделиться!

Стоя посреди избы и разглядывая нас, пораздумывала минуту-другую, махнула рукой.

— Пойду за измену с бабами допевать! — И тут же речитативом завела:

На последнем слове с силой хлопнула за собой дверью, так что Зоя вздрогнула. Прислушалась, выглянула за дверь. Увидав в сенцах, на лавке, деревянную бадейку с ковшом, набрала в горсть воды, ополоснулась.

Недоверчиво оглядела чужую постель с лоскутным засаленным одеялом, не раздеваясь, прилегла.

Не открывая глаз, протянула:

— Какое тут все чужое… Даже я себе чужая… И эта тетка… Как она смотрела…

— Как все.

— Нет. Не как все. У нее дурной глаз…

— Тебе показалось…

Я присел на край кровати. Зоя пошарила, нашла мою руку, положила себе на грудь. В полусне произнесла протяжно:

— Тоша… Хочу шампанского! У нас же с тобой романтический вечер. Для двоих. Как там, у Нади: неяркий свет, полное уединение… В избе… Вы, то есть ты, удивляйте спутницу неожиданными идеями… Можете принести ей закуску к шампанскому в посуде в форме розы…

Не отпуская моей руки, как делают дети, пугающиеся темноты или страшных снов, она на полуслове уснула. А я продолжал сидеть, не отнимая руку.

Помню этот последний вечер до мелочей. Последние мелочи нашей совместной жизни. История наша завершается. Все, что будет дальше, чужое. Как эта выхолощенная изба с запахами прелой соломы, постель с лоскутным засаленным одеялом, ситцевые занавески… Иконка с пыльными цветами. Незнакомая дурная Ольга…

Потом-то выяснилось: тетка не зря нас долго рассматривала. Пьяная, но что надо сообразила. Выскочив за дверь, ни на какие песни не пошла, а резво побежала в контору, где был телефон, связь с милицией и районом.

Сквозь дрему, еще не открывая глаз, я услышал странный свистящий звук, будто кто-то усиленно втягивал в себя воздух. Приподняв голову, увидел за столом при тусклом свете лампочки мужчину, хлебавшего звучно из миски.

Как в неприятном сне, возник знакомый профиль Петьки-придурка. При полной военной форме, в грязно-зеленом бушлате, подпоясанном ремнем. Он даже форменную армейскую фуражку за столом не снял. Но он никогда ее не снимал, чтобы казаться значительней. Только боевая винтовка, с которой он не расставался, на этот раз была отставлена в угол.

Петька сразу засек мой вопрошающий взгляд из-за спинки кровати. Но от хлебова не отрывался, лишь самодовольно ухмыльнулся, блеснули стальные зубы. Доскреб миску до дна, старательно облизал деревянную ложку.

— Ну вот… И мы тут! — произнес так, будто мы с вечера только и делали, что вели душевные беседы. — Кричат: «Сбегли, сбегли!». У меня-то не сбежишь! Так? — Развернулся в мою сторону, уставился не мигая. Ждал, что я что-то отвечу.

Я же, пришибленный нежданной встречей, немо таращился на визитера из-за спинки кровати. Все представлялось, как продолжение дурного сна.

Только сейчас я заметил, что зрачки у Петьки не просто рыжие, но со звериным огоньком изнутри. Неподвижные и зловещие. Как в зоологическом музее стеклянные глаза у рыси. Как там описывал наш лесной друг… Прыжок со спины… И стальными когтями скальп на глаза!

А он привстал, чтобы лучше нас увидеть. Заглянул Зое в лицо, проверяя, вправду ли она спит. Вернулся к столу, удовлетворенный осмотром, налил из кринки в жестяную кружку молока, отхлебнул.

Оборачиваясь к нам, повторил почти добродушно: