Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний

Мы с Зоей присели на лавку под оконцем и стали думать. За оконцем, хоть и малость просветлело, ничего, кроме буро-зеленой хвои елок, не видать. Но стало различимым Зоино лицо, оно было белей печки.

Я тихо спросил:

— Может, откроем?

Зоя промолчала, что могло означать и согласие.

— Он же к нам пришел от Глотыча, — продолжал я убеждать. Не только ее, но и самого себя. — И потом… Мне кажется, он неопасный… Да?

Зоя смотрела на дверь. Я подумал, что сейчас я верил ей больше, чем себе.

— Тогда что? Тогда открываем?

Зоя поцеловала меня в губы, решив на всякий случай проститься. Не до конца, значит, верила, что беды не будет. Но шагнула к дверям и решительно отодвинула засов.

— Входите! — крикнула и снова села, глядя не мигая на дверь.

И я повторил вслед за ней с такой же интонацией:

— Мы открыты! Открыты!

Чужие ноги застучали по нашему крыльцу, наискось со скрипом отворилась убогая дверца, и на пороге встал, чуть пригибаясь, человек с бородой.

Нет, бороду мы разглядели потом. Сперва увидели темную согнутую фигуру в проеме дверцы и почему-то сапоги. Потом стали видны борода и зимняя ушанка… Это летом-то! Лицо в сумраке зимовья показалось нам старообразным. Уже потом, на улице, смогли разглядеть, что гость никак не стар, скорей даже молод. Голубые на выкате глаза и чуть подмороженные, с краснотой щеки, частью скрытые той же бородой. А когда, войдя в помещение, мужик снял шапку, обнаружилась густая, чуть курчавая шевелюра.

Мы продолжали сидеть. Наверное, нам казалось, что так безопаснее.

Потом-то я понял, что опасность является вовсе не так, а куда прозаичней… Но страшней.

А человек, сразу загромоздив собой пространство избушки, продолжал стоять, молча вглядываясь в нас сверху вниз. Медленно опустился на пол и расположился напротив нас, опершись спиной о печку. Мне даже почудилось, что печка чуть подвинулась назад.

— Вот, — заключил удовлетворенно, — вы и есть.

— Кто мы? — спросила Зоя, не вызывающе, но излишне резко. Я понял, что она еще трусит. И бородач это понял.

Спокойно произнес:

— Вы — это вы… Такими вас и представлял.

И снова нас разглядывал. Впрочем, недолго.

— Вас ищут, братцы. Пока ищут в деревне. Но шарили уже вдоль путей… И сюда доберутся… Завтра… Но могут и сегодня…

Он обвел глазами наше жилище, видимо, оценив про себя порядок, который мы тут навели.

— Здесь оно, конечно… крыша, все такое… Но вам тикать надо!

— А вы… Как вы нас нашли? — поинтересовалась Зоя, смягчив тон.

Он ухмыльнулся: вопрос был детский.

— Про вас уже объявление дали… Сбежали опасные преступники, за поимку награда там, прочее. Смекнул, где этих опасных преступников искать… Нашел…

— Вы, правда, охотник? — спросил я, чтобы переменить тему. О преступниках при Зое говорить не хотелось. Чего зазря трепать нервы? Она и так в ужасе, что придется возвращаться в вагончик.

Бородач оживился.

— Охотник… Но особенный. Я за камешками охочусь. Меня тут каждая собака знает.

Я вдруг вспомнил, как однажды одна из Кать рассказывала про какого-то местного старателя: в одиночку по горам бродит, самоцветы ищет, а зовут его Васька-серьга… Катя, что помоложе, определила: чудик. А старшая не согласилась и поправила на свой лад: чудотворный — вот он какой!

Я ничего тогда из этого разговора не разобрал, но история запомнилась. Я спросил:

— Васька-серьга?

Он усмехнулся, неторопливо наклонил вправо голову, стала видна огромная серебряная серьга кольцом в левом ухе.

— И так зовут, и по-другому… Васька-хитник — во как!

— Хищник?

— Ну да. По здешнему-то — хитник.

— А вы, правда… хищник? — спросила Зоя.

Гость как бы мельком, однако зацепился взглядом за Зою, покачал головой.

— В одиночку побродишь — озвереешь, это правда. Но среди зверья-то безопасней, барышня, чем среди этих… человекоподобных… Какие вас ищут!

Он еще раз окинул взором жилье и предложил пойти на волю. Тут хоть и не дует, но на воле просторней… Да и видней.

Я тогда не понял, что он хотел видеть. Однако мы вышли. Погода была сумеречная, но теплая, как перед дождем. Мы вскипятили на костре чай с брусничными листьями, а гость достал из брезентовой дорожной сумки хлеб, яйца, огурцы, а из обрывка вафельного полотенца извлек кусок оленины. Острым самодельным ножом с деревянной резной ручкой ловко накромсал ломтями розовое мясо. Тут мы еще заметили, что пальцы рук у него сплошь украшены серебряными перстнями, массивными, видать, ручной ковки. Но вместо указательного пальца на его левой руке был обрубок. У самострельщиков, которые хотят избежать фронта, это обычно бывает на правой. Ну а вдруг он левша?