Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

Спрашивали люди бая: «Почему так бедно живешь?»

А он отвечает: «Не хочу выделяться».

В долг тоже никому не давал ни зерна, ни скота.

Когда спрашивали: «Почему в долг не даешь?»- он отвечал: «Не хочу никого выделять».

Не понимаю я таких людей…

— А я не понимаю других людей.

Как-то на окраине аула в камышовой лачуге заброшенной поселился один попрошайка. Что подадут — тем и сыт. Какую тряпицу выкинут — в ту и завернется. Но страсть как любил гостей принимать. И всякому гостю почет оказывал — единственный халат под ноги стелил, последний кусок на дастархан клал. А потом опять по аулу бродит и подаяние клянчит…

— Это точно. Лишнее зерно хранить — только мышей разводить. А от лишнего ума — только голова пухнет. Но и такие тоже бывают, кто сам чужим умом живет, но любит другим советы давать…

- Советы нужно знать кому давать. Вот послушайте. Жили-были муж с женой. И была у них единственная дочка. Уж и холили они ее, уж и лелеяли! Ела сладко, спала мягко, грязной работы совсем не знала, все родители за нее делали, и ни в чем ей не было отказа.

Но вот выдали дочку замуж, а в приданое дали все необходимое. Проходит год, и получают они весточку от дочери. А в той весточке сказано:

«Отцовский ковер под землю ушел,

Закрылся совсем материнский котел».

Удивились они, не в силах понять, что делается. Страшно переполошились и решили навестить родную дочь. Приезжают, значит, и видят, что ковер год не чищен, весь грязью покрыт. И котел год не чищен, доверху зарос.

— Что делать будем? — спрашивает отец. — Новую дочь родим, эту заново перевоспитаем или купим новый котел и ковер?

Порешили купить новый котел и новый ковер. Так и сделали и восвояси воротились. Через год получают такую же весточку.

Тогда отец и говорит матери:

— Если каждый год будем ей новое приданое справлять, так скоро сами по миру пойдем. Поезжай-ка ты к ней и научи ее уму-разуму.

Приехала мать и укоряет дочь свою:

— Неужели трудно раз в день ковер подмести и котел поскрести? Вот и платье твое совсем порвалось. Неужели трудно раз в день прихватить его ниткой?

Дочь говорит:

— Спасибо, мама, за совет. Я так и сделаю. Проходит еще год. И дочь снова шлет весточку: «Ковер весь вытерся давно,

У котла пробито дно,

А платье в ногах путается».

Опять поехали родители к дочери. И видят, что ковер она до дыр протерла, котел до дыр проскребла, а из платья столько ниток торчит, что стало оно напоминать плакучую иву.

Потому-то и говорят люди, что любой совет дураку во вред.

Из советовматери:«Путник с хорошими намерениями надеется на восход. Путник с плохими намерениями надеется на закат. Это хорошо, Сере, что с восходом своей жизни ты хочешь успеть многое сделать и понять».

Весной 1941 года я окончил четвертый класс. Назначили день собрания, на котором нам вручат табели, и учитель велел прийти с родителями. Это только так говорится — «с родителями», но в пору посевной родителям некогда расхаживать по собраниям, поэтому явились мы кто со старшим братом, кто с дядей или тетей, а я — с дедушкой.

Когда учитель объявил годовые отметки, дедушка расцвел от удовольствия. Он выкатил грудь, как петух, и по-петушиному же посматривал по сторонам: все ли понимают, что речь идет о его внуке? Понимали конечно же все. Ведь аул не велик, и каждому ясно, что коли говорят о Тулепбергене Каипбергенове, значит, говорят о внуке старика Хакимнияза. Однако, услышав, что мне дают еще и бесплатную путевку в пионерский лагерь, расположенный около райцентра, дедушка не сдержался и громко крикнул:

— Молодец, внучек, я доволен тобой, Тулек!

Никто, кроме дедушки, не переиначивал так мое имя. Почему он это делал, я могу лишь гадать. Может, оно и впрямь труднопроизносимое? Но ведь он же сам и назвал меня Тулепбергеном, и надо думать, что имя это должно было ему нравиться. Может, оно длинновато? Впрочем, я этого не нахожу. Имя — не кличка. Это лошадь нужно называть покороче, чтобы удобнее было на нее прикрикнуть. А чтобы величать человека, не стоит жалеть времени и воздуха в легких.

Но как бы там пи было, а дедушка звал меня кратко — Тулек. Само собой, что не хотел он ни обидеть меня, ни унизить. Скорее всего, ему показалось, что так мое имя звучит нежнее. Но, повторяю, это лишь догадки.

Моего сокращенного, а точнее сказать, искаженного имени в ауле никто не знал, поэтому все вроде бы и удивились: о ком это говорит старый Хакимнияз? Только учитель Муса-ага сразу все понял и тут же сочинил стихотворение: