Юрий Рытхеу - Люди нашего берега

Теперь надо было раздобыть материал. У Гэмауге на примете давно уже был моржовый клык редкостной величины. За несколько лет до того Кан-сай, охотник из эскимосского колхоза имени Ленина, убил такого моржа, о каких только в сказках рассказывают. Это был зверь длиною около шести метров, весом — больше тонны. Гэмауге послал тогда сына в колхоз имени Ленина (а это — километрах в сорока от колхоза «Утро»), и сын, хорошо заплатив, купил у удачливою охотника один клык.

О, тот клык пошел на хорошее дело Гэмауге вырезал на кости такую картину, которая хранится теперь в Москве, в музее подарков товарищу Сталину. Сталинской дружбе народов посвящена та картина, и чукотский колхоз «Утро» послал ее в столицу Родины ко дню 70-летия великого вождя.

И вот пришло время для второго клыка. «У каждого моржа два клыка, — думал Гэмауге. — И если второй клык до сих пор хранится у Канная, то ничего лучшего мне не надо».

Он снова послал сына в колхоз имени Ленина, наказав не скупиться. Сын вернулся только к исходу третьих суток, но на этот раз — с пустыми руками. Да, второй клык цел, он до сих пор хранится у Канная. Но продавать его охотник решительно отказывается. Ни за какие деньги

Дав только немного отдохнуть собакам, Гэмауге поехал сам.

— Ого, — встретил его Каннай. — Видно тебе на самом деле нужен этот бивень. Что же ты соби* раешься из него сделать?

Гэмауге не любил говорить о том, чего еще не сделал. Даже сыну, даже первому своему другу Мэ-мылю он не рассказал о своем решении вырезать Трубку Мира. Уклонившись от ответа, Гэмауге снова стал уговаривать Канная продать клык.

Но упрямый охотник не соглашался. Как бы для того, чтобы подразнить Гэмауге, он провел его в комнату, где висел на стене этот великолепный клык, и сказал:

— Вот он. Только он не продажный. Другие, если хочешь, купи. Есть у меня другие. Только те, конечно, похуже.

— Ну какая тебе польза, что он здесь на стене висит? — рассердился, наконец, Гэмауге. — Ведь я тебе хорошие деньги дам. Назови цену Не хочешь? Ну, хочешь, я сам назову?

— Не надо. Мне твои деньги не нужны. Ясно, кажется, говорю: не продается. Это для меня — память.

Гэмауге решил польстить Каннаю.

— Я понимаю, — сказал он. — Я понимаю, что память об удачной охоте приятна даже такому искусному охотнику как ты…

— Ты неправильно меня понял, — усмехнулся Каннай. — Дело тут совсем в другом…

— Конечно, дело тут не в удаче. Я просто не так сказал. Я хотел сказать о твоей смелости й о твоем охотничьем искусстве.

— Нет, и не в этом дело. Это вообще не об охоте память. Это для меня память о том бивне, о первом. О том, который твой сын у меня купил. Когда ты над тем бивнем работал, ты о дружбе народов думал. А сам дружбу нарушил, об эскимосах не думал. Заплатил деньги — и все. Если бы я знал, для чего тебе тот бивень нужен, разве я за него деньги' взял бы?

— Ты прав, Каннай, я тогда не подумал об этом. Я совсем не хотел тебя обидеть. И это было уже давно, ты не должен так долго сердиться. А чтобы загладить свою вину… Скоро сын поедет в Анадырь. Я велю ему купить охотничий нож самой лучшей стали и сам сделаю резную рукоять для этого ножа.

— Спасибо, Гэмауге, но я ничем не заслужил такого подарка. Ты хорошо умеешь резать по кости, но ты плохо знаешь человеческий характер: он бывает потверже, чем кость.

Гэмауге задумался. А Каннай сердито и упрямо смотрел в сторону огромного бивня, который тускло поблескивал на стене.

— Может быть, твой упрек справедлив, — сказал, наконец, Гэмауге. — Я, действительно, все время сижу дома, за работой. Мало вижу людей. И все-таки я редко ошибаюсь в людях. Я уважаю твою обиду, Каннай, и вовсе не хочу смягчить твой характер. Нет, Каннай, я понял твой характер и именно поэтому уверен, что мы расстанемся друзьями.

И Гэмауге рассказал о своем новом замысле. Тогда Каннай сам снял со стены клык, сам отнес его в нарту Гэмауге.

— Йрабшьно, — сказал он на прощанье, — гадо всем напомнить про этот хороший обычай. Когда сделаешь Трубку Мира и отвезешь ее к Этувги, объясни ему все как следует. Пусть скажет на конференции, что все советские народы стоят за мир, И большие «маленькие. И такой великий, как русский народ, и такие маленькие народы, как чукчи и эскимосы. Пусть так и скажет… И не надо благодарить меня, Гэмауге, — добавил Каннай, видя, как растроган старый косторез. — Если бы этот бивень был отлит из чистого серебра, я все равно не пожалел бы его для такого дела.

… Все оставшееся время Гэмауге работал так увлеченно, что не заметил, как пролетела и одна неделя, и другая. Когда работа была в разгаре, Гэмауге рассказал все Мэмылю и сыну: скрывать было уже трудно, резьба на трубке с каждым днем яснее и яснее говорила о мыслях и чувствах резчика.