Юля Пилипенко - Рыжик

Я сидела дома и ждала папу. Я еще никогда в жизни так его не ждала. Саша «взял на себя» заботы о моей машине и без слов оставил меня в покое. Я не знала, который час… мама звонила мне около одиннадцати-двенадцати ночи… Вдруг раздался долгожданный звук: в замке от тамбура провернулся ключ… через минуту открылась дверь в квартиру. Видимо, у меня все было написано на лице, потому что папа, увидев меня в коридоре, побледнел и спросил:

– Юля, что с тобой?

– Пап… позвони Жене… срочно… в Него стреляли… мы пытались тебе дозвониться. – Я опять начала задыхаться. – Мама поехала в больницу… а я тебя ждала. Пап… поехали… только позвони Жене, умоляю.

Папа онемел. Через секунду он уже ходил с телефоном по квартире и с кем-то говорил. Через пять минут мы уже ехали в машине. Я видела своего папу в таком состоянии лишь один-единственный раз… это было давно… и у него был точно такой же взгляд. Мне казалось, что папа не видит дорогу. Смотрит на нее через лобовое стекло, но не видит. И мне было все равно, видит он ее или нет.

Мы завернули в ворота Днепропетровской больницы имени Мечникова. Парковка была забита, несмотря на глубокую ночь… Десятки машин… растерянных людей… Его знакомых, друзей, родственников… Кто-то стоял на улице и нервно курил наедине с собой, кто-то собрался небольшими группками… Все что-то обсуждали… о чем-то говорили, но шепотом, очень тихо… Я зашла в помещение… Первый человек, которого я увидела, был Его папа… Он ходил взад-вперед по коридору, спрятав руки в задние карманы джинсов… Мы встретились с ним глазами… и он нежно со мной поздоровался. Я видела его глаза. Клянусь, впервые в жизни мне захотелось умереть. Просто лечь в этом коридоре и умереть. Потом я увидела маму… свою… и Его. И впервые в жизни мне захотелось пожелать кому-то смерти. Клянусь. Но я потом передумала… Люди, которые сделали с Ним это… я не желала им смерти. Смерть – это слишком сладко… Я желала им ее предвкушения. День за днем. Каждую минуту. Каждую секунду. Я хотела, чтобы они прочувствовали ощущение предстоящей смерти. Я знала, что это такое. И в тот момент я желала им этого от всей души. Я не могла думать о Его детях… о Его семье… Мне казалось, что я сейчас умру. Голова не соображала. До меня долетали обрывки каких-то фраз: «отравленные пули», «он выходил из офиса и его расстреляли», «покушение», «это чудо, что он выжил», «повреждены все внутренние органы»… Мне казалось, что я сейчас открою глаза и поблагодарю Бога за то, что это был лишь очередной страшный сон моей жизни. Я не верила, что это может происходить с Ним. Я отказывалась в это верить. Точно так же, как когда– то отказывалась верить в то, «что это могло произойти именно с моим братом». И я ненавидела себя за то, что ни чем не могу Ему помочь. Меня убивала мысль, что Его жизнь в руках днепропетровских врачей… Мне хотелось заорать. Я увидела Жеку… Он подбегал то к своей маме, то к папе… что-то им говорил… Он все время разговаривал по телефону…

Все ждали… чего-то. Ждали, пока выйдет какой-то врач и что– то сообщит. Ждали «новостей», «приговора»… Я вышла на улицу и попросила у какого-то мужчины сигарету. Он молча подкурил мне. В этот момент ко мне подошел папа. Я старалась не плакать. Это был первый раз, когда я курила при папе, но он, так же как и я, не обращал на это внимания. Папа обнял меня, попытался как-то успокоить меня, обнадежить… Я посмотрела на папу и сказала ему:

– Знаешь, пап… с Ним не может этого произойти… просто не может… только не с Ним. Так не бывает… – У меня началась истерика.

Папа предложил отвезти меня домой… и я не помню, отвез ли он меня раньше или я вернулась уже с ним и с мамой. Я помню, что было утро… и Он был Жив. Чудом. Я помню, что я, не переодеваясь, поехала в университет. Первой лентой был французский. Я не могла себе объяснить, зачем я туда еду… Я отчетливо осознавала, что не смогу говорить ни по-французски, ни по-русски… ни с кем, кроме Ани. Наверное, поэтому я и поехала на такси в универ. Моя машина больше не функционировала. Я написала Аньке sms-ку, что буду ждать ее в аудитории. Она не отвечала. В тот момент она переживала свое личное горе, связанное с моим.

Я зашла в аудиторию… просидела там десять минут… сказала «excusez-moi» [23]и вышла оттуда.

Я стояла на улице… и каждую секунду набирала маму… Она не спрашивала у меня, почему я не на лентах. Мама знала, почему я звоню и что я хочу знать. Мама сказала… что Его отправляют в Германию. У меня внутри все опустилось. С одной стороны я знала, что немецкие врачи – не днепропетровские… с другой… я вспоминала, как перевозили меня… и не понимала, как Он может долететь в своем состоянии: Мам… а Его можно перевозить? Что говорят врачи?