Татьяна Москвина - Позор и чистота

«Да ладно, – ответил Миша. – мы-то что? Надо лажу снять, мы лажу снимем. А скажут Иисуса Христа записать, Христа запишем. Главное, как нам с тобой, Коля, повезло в этой жизни, что мы не бабы!»

«Ты, Миша, мыслишь бессистемно, но – глубоко», – согласился Коля.

Сок мира, поэзия, как мне выжать тебя из толщи людской, что обросла коростой корысти? Сердце опять напряглось от любви, но куда излить ее – разве в призрак, что так несовершенно слепило бедное воображение… Свободный, смелый, гордый, прекрасный человеческий образ, где найти тебя?

Вдруг просияет чей-то луч на гнилом, рабском мясе – и душа уже рвется к восторгу и горестно влюбляется в мясо, а любить-то надо луч!

Только легок луч, луч летуч, как медлительной, неповоротливой душе угнаться за ним? Дух дышит где хочет – что ж, охотиться за ним по свету? Ловить блики? Собирать вспышки? Душа так не может, нет. Она течет, она влачится за мечтой, она ищет один любимейший образ, чтоб разлиться по нему всей своей томительно-жемчужной, сочно-устричной сутью… Так больно потом отдирать ее, присохшую к бесплодным, безответным камням.

Неужто вечен этот обман? Что мне делать с тобой, душа?

Никогда я не знала ответа, не знает его и наш герой, Блёклый воин, заплутавший в колдовском лесу. Не войти в замок – обведен чертой, и не выйти из леса – тропинки, как вступишь на них, тают на глазах. Мы, конечно, сочувствуем заблудшему, наш бог – действие, мы знаем толк в этих драмах бытия и подсказываем герою: действуй! действуй! Он и старался – если помните, в самом начале нашего странного рассказа сделал Королеве Ужей предложение и был деликатно отвергнут.

Вот и надо было уходить, но душа уже приросла, прилепилась к излюбленному образу, а враз отлеплять душу от излюбленного – рискованная хирургия. И где лечат душевную боль? Нигде ее не лечат, ее глушат, когда уже невозможно скрыть. В отношениях людей с собственной душой царит беспардонное варварство, а мир вокруг – не тот, не Изначальный, а Подменененный – добавляет жару: какая еще там душа!

Да вот та самая, о которой так мало известно с эллинских времен, разве что удалось взвесить, говорят – двадцать один грамм… Наверно, у кого-то побольше, у кого-то поменьше…

Ну так что же, разводить турусы вокруг такой безделицы? Сравните призрачный двадцать один грамм души и шестьдесят-восемьдесят, а то и все сто килограммов самого настоящего, чудесного, теплого, живого мяса! С которым хлопот невпроворот, о котором на минуту не забудешь. Правда, без этой подозрительной безделицы-души наше мясо превращается в кусок падали, стало быть, есть же все-таки смысл и с нею повозиться? Миллионы людей в России научились же, корячась на своих клочках земли, терпеливо и вдохновенно выращивать кабачки и помидоры, хоть бы десятую часть такого усердия пустили на выращивание души…

Андрей чувствовал рост своей Душеньки по усиливающейся радости существования, сдобренной, конечно, тревогой и печалью для живительного контраста. Любимый образ сиял где-то там, в грудных глубинах, и Андрей смирял естественный эгоизм всякой страсти: она не может принадлежать ему одному, она не может принадлежать никому. Что ж, спросите вы внезапно и на миг обнажившегося автора – ваш герой, по вашим утверждениям, нормальный здоровый парень, два года жил без женщины, питаясь чистой радостью безответной любви? Нереально!

Отчего ж нереально: бывает. Но что касается нашего Андрея, то лукавить не будем – хаживал он к Лидочке, разведенной, с дитем, продавщице книжного магазина «Альфавиль» с Ленинградского проспекта, немного смахивающей внешне на Эгле, которую Лидочка, узнав по рассказам Андрея, тихо и страстно ненавидела и делала все ей наоборот: усердно красилась, носила короткие цветные юбочки и неуклюже цокала каблучками. Приметив милого покупателя, Лидочка пробовала было выполнить советы о покорении мужских животных из женских журналов, но все быстро полетело к бесу – и звонила она первой, и свидания выпрашивала, и плакала некстати… Андрей был с ней нежен, терпеливо выслушивал глупости и приглашал иногда к себе. Честно предупредив, что для солидного развития отношений плацдарма нет.

Вы ж понимаете. Не родилось еще женщины, которая будет воспринимать такие тексты всерьез. Лидочка вносила в жизнь Андрея маленькие осложнения – то гордо пропадала на две недели, а потом, напившись мартини со льдом, звонила в два часа ночи робко и отчаянно, то случайно прогуливалась ранним утром по маршруту Андреевой утренней пробежки, то забывала сережки в ванной и непременно желала вечером зайти за ними… Он не сердился. Только удивлялся, что, прожив четыре года с каким-то козлищем, воспитывая собственную дусеньку (Лидочка была из породы девочкиных мам), она нисколько не повзрослела и не заматерела.