Татьяна Москвина - Позор и чистота

Каждый раз, когда я хотела что-то сказать, на уста мои налагали печать, что было излишне, ибо люди верят всему – и ничему не верят.

Поверите ли вы, что весьма незначительное число ваших покойных родственников и друзей всерьез озабочены вами, оставшимися за чертой? Что они быстро, легко и охотно, пользуясь предоставленными правами, забывают тех, кому могли бы помочь? Что остро не хватает рабочих крыльев? Что на неоглядном земном хозяйстве мыкаются самые совестливые, самые ответственные из ушедших – но увы, также и самые малочисленные? Что при слове «Земля» скучнеют и скисают талантливейшие из высокорожденных духов, участников Великого совета, старательно отодвигая идею всеобщей мобилизации (для исправления Плана) – на неопределенный срок? Что люди надоели и с ними никто не хочет возиться?

Поверите? И правильно сделаете. Но, чур, я вам ничего не говорила…

…………………………………………………………………….

Валентина Степановна никогда не расставалась с внучкой на такой долгий срок. Заканчивалась вторая неделя разлуки. Проклятая Катька перестала брать трубку, и более никаких рычагов воздействия на нее у Грибовой не было. Куда пойдешь, в какую милицию, когда дочь уехала с матерью? Никаких прав, никаких.

Печаль терзала корявое сердце Валентины Степановны так неотвязно, что однажды она сжала в руках крошечное, мягонькое от бесчисленных стирок Веркино платьице, вдохнула запах и заплакала.

Она разваливалась, точно из механизма вынули стержень. Могучей болью загудела спина, заныли коленные чашечки, а к врачам Валентина Степановна не ходила никогда и, чего там в нутрях творится, знать не знала. Она была из той породы русских, что свято веруют: как застрахуешься – так сгоришь, пойдешь к врачу – еще хуже заболеешь. И для чего лечиться, для чего жить? Уже ни к чему было бегать по заработкам, с наслаждением прикидывая, что можно купить для Верки, незачем стало готовить и впихивать вкуснятину – не в кого. Убирать-подметать – и то без толку, и сору-то вроде не стало. Бутылку да тарелку утром помоешь, и вся уборка… Господи, да ведь они могут и не вернуться. Надо было паспорт Веркин спрятать! А тогда в поезд бы не посадили. У нас не забалуешь – свобода-демократия, а никакого билета без паспорта не укупишь.

Нагрянуть в Москву – и куда? «Лжица подлая» никакого адреса не сказала.

И Валентина Степановна, забив на свои королевские правила, попросту запила, как жила, – честно, размашисто и откровенно. Перед телевизором. Закусывая собственной картошкой с собственными солеными огурцами еще прошлого года.

Встревоженная Тамарка, которой донесли, что Валентина метет водку ящиками, зашла к подруге в полдень и застала ее на кухне в диком виде.

Седые патлы, которые Тамарка же и подстригала ей покороче раз в квартал, были всклокочены и топорщились безумным ежом. Грибова опухла, от нее остро несло чесноком. При этом в доме было чисто, тарелки вымыты, а на столе красовались злодейка с наклейкой и несколько ломтей черного хлеба. Рядом с ломтями стояла тарелка, полная скатанных из хлеба шариков. Валентина все время скатывала эти шарики, закладывая внутрь крохотку чеснока.

– Мировую закусь придумала, – сказала Валентина. – Берешь чуть чесночку, закатываешь в хлеб – так удобно. Угощайся, Тамарушка. Я запила.

– Валь, ты чего?

– Да говорю – запой у меня. Да все знают. Пятый день пошел.

– Господи! – сморщилась Тамара в ужасе. – Валюша!

–Чего Валюша? Мужики по неделям пьют, и ничего. Но у них еще такое удовольствие есть, чтоб жен бить, дочек насиловать. А у меня голая водка, бить некого. Но все равно счастье.

– Валь, какое счастье, ты что, – убито прошептала Тамарка и машинально съела чесночный катышек. – Работа стоит и вообще…

– А, ты съела? Ну как? Хлопни водчонки и закуси, тогда разберешь. Стоит, значит, работа! И хрен бы с ней. Слушай, а за каким чертом мы всю жизнь пахали, ты не в курсе? Смотри, во что мы с тобой превратились… В зеркало смотреть тошнит.

– Да вот еще, – ответила Тамарка. – Ничего меня не тошнит. Меня устраивает, что в зеркале вообще что-то отражается.

– Хе-хе! Хорошо сказано, подруга. А ты скажи тогда, за что нас Бог обидел, как черепаху, что у нас дети такое дерьмо.

– Эх, Валюша, чего уж теперь… больше рожать надо было. Родилось бы и дерьмо и не дерьмо. У меня, кроме меня, в семье еще пять детей было. Ну, считай – Сашка сел, туберкулез в зоне схватил, потом с ним и спился, Ольга спилась вместе с мужиком своим, Толя в армии сгиб на подлодке, а остальные так, ничего. Значит, трое пропали, а трое сдюжили. Пятьдесят на пятьдесят…