Александр Мильштейн - Дважды один

— Ты тоже. Но у тебя склероз!

— Нет, в этом смысле я не меняюсь, склероз у меня с детства.

— Так-таки с детства...

— Да-да! Знаешь, как я в детском саду искал носок? Ищу-ищу, и не могу найти. И всё, и хоть ты тресни. А потом оказалось, что я надел два носка на одну ногу.

— Вообще-то это наглость — сравнивать ситуацию, когда ты назвал одну женщину именем другой, с ситуацией, когда ты надел два носка на одну ногу.

— Согласен, — сказал я, — Тамара? Ну, конечно — Тамара!

— Ты прощён. Ты давно приехал? Насовсем?

Я рассказал ей про Стаса. Она не знала, что у меня был брат.

— Послушай, а ты не шутишь? — спросила она, — я бы такое запомнила, близнец... — она как-то странно смотрела на меня своими большими каштановыми глазами, — мне, по правде говоря, уже надо бежать, — сказала она, — дай мне свой телефон, я хочу узнать, найдёшь ли ты его. Я написал на обратной стороне своей визитки тётин телефон и дал визитку Тамаре. Прежде, чем уйти, она вопросительно глянула на меня... Но может мне показалось. Я нашёл у себя в кармане подаренную дядей пробку и сунул её в рот наподобие соски.

Я не сразу вспомнил её имя, она вообще не вспомнила, что у меня был брат... Так и поговорили. Но у меня есть брат, чёрт возьми. Нас всегда было двое. Зачем она это сказала? Не знаешь, так молчи. И так ведь отсутствие человека, который с детства напоминал мне о множественности, создавало в тот вечер некое дребезжание бытия... Один рождает два, два рождает три, а три рождает всё многообразие вещей, — кажется, так говорил один китаец. Теперь в этой цепочке зиял пробел, всё запросто могло рассыпаться... Да нет, — говорил я себе, — это просто здешний воздух, этот тёмный зной... И потом — я ведь давно уже обходился без напоминаний. Ещё до отъезда в Штаты я не так часто видел Стасика. На самом деле всё реже и реже. Так что если я днём немного перегрелся на солнце, не надо во всём винить его отсутствие... Вообще откуда она взялась? Тамара? Напрягая память, я вижу её на матрасе, расстеленном на полу в пустой квартире... Неплохая фигура... Единственная лампа, вообще-то настольная, тоже стояла на полу...

Во рту у меня была пробка от бутылки, или уже сигарета, было темно, официанты (служители ночи) гонялись за остатками красок и растворяли их в чёрном цвете... И это тоже была всплывшая в памяти цитата. Мог он здесь остаться? — думал я, — инкогнито? Да нет, вопрос: в принципе мог он захотеть этого? Официанты рассчитывали посетителей, те поднимались и уходили, но красок на самом деле не становилось меньше, потому что всюду горела реклама. Она и определяла палитру ночи, а вовсе не светлая одежда или волосы посетителей. Крымские наработки Стасика здесь бы не пригодились. Надо полагать. Впрочем, что я об этом знаю, — думал я, — it`s not my cup of tea. But I need one, another one, really. Мне немного нездоровилось — акклиматизация, небольшой тепловой удар... Когда чай принесли, недомогание уже почти прошло, я курил и рассеянно смотрел на тёмно-янтарный стакан, в котором плавали какие-то водоросли... Наверно, я заказал чай с мелиссой...

Следующие три дня я провёл во встречах с «олим хадашим» (новыми репатриантами) из телефонного списка. Всюду мне наливали красное кармелевское вино... Или правильно «кармельское»? По мне, оно было карамельным, я давно уже не пил сладких вин. Мне трудно было представить, что может быть общего у этих радушных симпатичных людей с моим угрюмым братцем. Впрочем, все они говорили, что Стас, побывав у них один раз, больше не звонил. В двух местах меня после третьей рюмки упорно называли «Стасом», я не поправлял их, какое это в данном случае могло иметь значение? Ничего нового никто из них всё равно не имел мне сообщить. В одном доме хозяин был не так радушен, по намёкам, которые его жена успела сделать, пока он ходил на кухню, я понял, что у Стаса с ней когда-то что-то было...

Заиграл телефон, мама грустно спросила: «Ну что?» Я рассказал ей про работу с телефонным списком. Мама сказала, что Этя жалуется на мою невнимательность. Я был удивлён, я думал, что у нас с тётей установились прекрасные отношения. «Она ничего не говорила, но я по её тону что-то заподозрила, стала задавать ей вопросы...» Поговорив с мамой, я позвонил тёте и пригласил её есть мороженое.

Мы встретились в городе, нашли свободный столик в открытом кафе. Пока не подошла официантка, тётя два раза пересаживалась с одного стульчика на другой. Потом она встала и попросила меня так подвинуть стульчик, чтобы она сидела в тени. На ней была белая шляпка с розочкой, вообще в тёте было что-то непоправимо грациозное. Я действительно испытывал огромную симпатию к ней, только я не говорил всё это словами, я не умею говорить такие сентиментальные вещи.