Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

Бип казался беззаботно и безоглядно счастливым. По странной причуде — моря ли, светотени? — его карие глаза то светлели до прозрачной желтизны, то, густея, уходили в плотный сумрак; временами казалось, что радужка, словно парус на ветру, вздымается и опадает. Эти глаза (в каждом по солнцу) были живыми настолько, что вблизи воспринимались как абсолютно самостоятельные существа; «Бип» и «глаза Бипа», хоть и появлялись одновременно, но существовали отдельно, вроде Джона Сильвера (или Флобера) со своим попугаем. Ни древности, ни мудрости в этих глазах не было, но в тенистых аллеях, в солнечной ряби садов, что жили и дышали внутри них, проступал абрис человека, разгадавшего пусть и одну, но самую важную загадку. Встречаясь взглядами, вы видели в его глазах свое собственное отражение с райскими кущами за спиной, будто он, набрав вас в пипетку, капнул себе на радужки. Мохнатый бородач, древесный дух, Пан, хитрый фавненок — вот кем он был.

Бип много плавал, удил рыбу, собирал со мной ракушки и гальку, а его трость — «крючок для ботинок» — все чаще скучала в темном прикроватном углу. Загорелый, то оливковый, то янтарный, издали он походил на задорного мальчишку лет десяти. А так как мне, по его словам, и в худшие времена можно было дать не больше четырнадцати, то мы составляли замечательный дуэт: худая девочка в огромной шляпе и бородатый мальчик с сигаретой в зубах.

Именно там я неожиданно для себя начала рисовать. Бип, радуясь, как маленький, купил мне стопку желтых блокнотов (очень похожих на тот, где я записывала, вот уже года два подряд, некоторые свои мысли), мелки и краски. Помню, как рисовала «Полет» — картинку, которую кто только не пытался у меня выцыганить, — шляпа, вместе с чайками парящая над волнами. Бип, выслушав мои планы относительно парящей шляпы, увязался за мной на пляж. Когда мы пришли, он настоял на том, что рисовать нужно непременно с натуры, и весь день мы провели за работой: он — неутомимо подкидывая в воздух соломенную шляпу, я — перенося эти полеты на бумагу.

Тим и Чио лазили по горам, Лева нашел себе укромный уголок в местном парке, зеленом и фотоувеличенном, и затаился там, под соснами, у фонтана (фавн, нимфа и кувшин с водой в обрамлении любопытных голубей), мастеря из шишек морских чудовищ. Местные аборигены с выдубленной солнцем кожей продолжали пялиться на Бипа, как на диковинного зверька. Некоторые всерьез считали его Черномором и точили волшебные мечи. Когда Бип с Левой, порядком обгорев, в день приезда заявились в аптеку, тамошняя девица не могла оторвать от краснокожего человечка глаз, а кассирша в супермаркете едва не лишилась дара речи, когда кто-то невидимый скомандовал Леве взять еще три коробка спичек и конфету на палочке. Бип петушился и корчил рожи, но видно было, что он задет не на шутку. Дома он редко появлялся на людях, общаясь только со старыми знакомыми и друзьями — людьми слишком воспитанными, пресыщенными миром и собой, чтобы замечать чужие изъяны, и отвык (забыть он не мог) от реакции обыкновенного среднестатистического балбеса, который тычет пальцем и гогочет, точь-в-точь как его далекие предки с палкой-копалкой. Здешние балбесы, изводимые безлюдьем и жарой, не могли на него наглядеться.

В пятницу, за два дня до отъезда, они гуляли с Левой по скупо иллюминированной набережной и вдруг очутились в самом сердце орущей детской толпы: она хлопала в ладоши и требовала каких-то «вывертов». Стиснутые со всех сторон, как горе-путешественники в плотном кольце полуголых и необедавших туземцев, они беспомощно топтались на месте. Исполинская фигура Левы высилась над орущими детьми, как фонарь над клумбой, Бип в этой клумбе не был виден вовсе. Когда какой-то крепыш в джинсовом комбинезоне стал дергать Бипа за бороду, он не выдержал и крикнул Леве, чтобы тот «надавал им по шее». Лева расквасил на своем веку не одну сотню настырных рож, но поднять руку на ребенка был не в состоянии. Тогда Бип, перекрикивая испуганную мелюзгу, разразился отборной руганью и замахал булкой, которой они с Левой кормили чаек. Дети в ужасе отпрянули, кто-то заревел. Вот тут-то, с опозданием, как полиция в детективном романе, появились, перекрикивая и детей, и взбешенного Бипа, чьи-то родители, фотограф с обезьянкой и надувным крокодилом под мышкой, помятые послеобеденным сном обитатели ближайшего пансионата. Начался скандал. Невесть откуда появился папаша мальчика, дернувшего Бипа за бороду, кудлатый и не очень трезвый, в таком же точно джинсовом комбинезончике, и, потрясая волосатым кулаком, обещал упрятать «эту карлу» в тюрьму; сметанно-белый пансионер в соломенной шляпе своей медузоподобной супруги призывал вязать «этим гадам» руки, кто-то самозабвенно матерился, а фотограф, вытирая загорелую лысину тельняшкой обезьянки, прятался за спинами кричащих и норовил украдкой стукнуть Леву крокодилом по голове. Тут уж Лева применил силу, впрочем, без кровопролития, аккуратно разметав возмущенных пляжников по обе стороны от дорожки, и, схватив машущего булкой Черномора, припустил по тенистой аллее к нашему пятиэтажному дворцу.