Алексей Гамаюн: Цена короны

Ночь покрыла наконец всю округу — и долины, давно уже тонувшие во мраке, и горные пики Страны йордлингов, долго сопротивлявшиеся подступающей темноте, освещенные опустившимся за горизонт светилом.

На степное предгорье, полого понижавшееся в сторону пустыни, тоже навалились тьма и безмолвие.

Багровое пятно костра едва рассеивало мрак — дрова прогорели, и языки пламени лишь изредка поднимались над углями, тянулись к туше, медленно поворачивающейся на вертеле.

Надо сказать, что при жизни былой владелец туши никак не мог считаться симпатичной зверюшкой, — весьма напоминал крысу, отчего-то выросшую до размеров пятимесячного подсвинка. Но люди, нетерпеливо ожидавшие трапезы, предпочли считать иначе: над огнем истекает жиром именно подсвинок, по странному капризу природы появившийся на свет без копыт, с вытянутой крысиной мордой вместо пятачка и с раздвоенным на конце голым крысиным хвостом. Тем более что запах от жаркого доносился вполне аппетитный.

Было их, собравшихся у костра, общим счетом одиннадцать, — число, как все знают, угодное Пресветлому Сеггеру и приносящее удачу.

Неизвестно, насколько одобрительно взирал Пресветлый из небесных чертогов на компанию, пытавшуюся угодить ему своей численностью. Но удачей явно не баловал. Одежду ночных посидельцев можно было назвать лохмотьями, не особо погрешив против истины. Оружие, имевшееся у каждого, — плохонькое, собранное с бору по сосенке. И любой одинокий путешественник трижды бы подумал, получив предложение разделить ночлег и ужин с такими людьми. Подумал — и отказался бы, ибо по всем признакам были они шакалами больших дорог, живущими впроголодь: не способными на дерзкое нападение, на стычку с охраной купеческого каравана, — но при том весьма опасными для одиноких и слабых.

Лезвие ножа блеснуло в отблеске костра — узкое и принявшее от многолетнего общения с точильным камнем серповидную форму. Один из шакалов, самый непоседливый, потыкал ножом тушу, радостно объявил:

— Доспело, однакось! Будите Хулгу!

Собравшиеся оживились, подвигаясь поближе к жаркому. А заодно наградили несколькими тычками здоровенное и бесформенное нечто , громко храпевшее чуть в стороне. Нечто на тычки не отреагировало, храпело как храпело.

— Пушкай шпит! Шамим больше доштанетшя! — прошамкал другой бродяга, чьи канувшие в никуда зубы наверняка могли бы поведать немало скорбных историй о неприятных знакомствах с кулаками и иными твердыми предметами.

Шепелявый, похоже, считался здесь за главного, невзирая на дефекты речи, — остальные немедленно послушались и прекратили попытки растолкать Хулгу.

Следующие минуты были наполнены чавканьем, хрустом разгрызаемых мелких косточек и тому подобными звуками, отнюдь не ласкающими ухо. О застольном этикете почтеннейшая компания никогда не слышала, а слышала бы — не поверила.

Главарь оказался единственным, кто пользовался неким подобием столового прибора — кривым ножом-засапожником. Не от излишка воспитанности, разумеется, но ввиду отсутствия передних зубов: маленькие кусочки мяса шепелявому приходилось не откусывать, а срезать, и насыщался он дольше всех.

Наконец шепелявый сыто рыгнул, швырнул в костер очищенную берцовую кость свинокрыса и извлек из-за спины просмоленный бурдюк. Приложился долгим глотком, затем крякнул, вытер рукавом губы и пустил емкость по кругу.

Питье вполне соответствовало пище — гнусная пародия на вино, безбожно разведенная винным зельем. Но собравшихся у костра сей нектар вполне устраивал…

— Щас бы бабу еще… — мечтательно произнес один из шакалов — молодой, безбородый, с неприятно косящим глазом. — Послал бы сейчас Пресветлый Сеггер нам бабу, хошь бы и одну на всех, — и вышло нам бы полное щастье и благолепие…

Он блаженно откинулся назад, рука машинально теребила мотню штанов — словно Пресветлый и впрямь мог услышать, внять и послать косоглазому и его дружкам бабу. Хошь бы и одну на всех.

— Не шпеши, — утешил главарь. — Горшы в штепь шпуштятся — будут те и бабы, и фше будет…

В разговор вступили остальные — и реплики их в основном сводились к тому, какая пожива ждет шакалов в оставшихся без защиты селеньях йордлингов — когда все воины под предводительством йорд-каана Балеога уйдут через Заргейский перевал в набег на аккенийские окраины…