Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

Так что же я здесь делаю? В свете (или, скорее уж, тьме) того, что произошло, у меня не оставалось ни малейшей надежды подобраться к Жужиной книге законным, высокоморальным путем, и я выбрал аморальный: решил попросить Женьку составить на нее краткое досье, легкое, но питательное. Почему я не взялся за это грязное дело сам? Да потому и не взялся, что грязное. Я говорил уже, что по натуре созерцатель; к тому же, формально оставаясь в стороне, сидя за белым столиком подальше от чада кухни, я мог пестовать в себе поэта и возвышенную, тонкорунную личность. Улитов же был человеком действия, толстокожим и напрочь лишенным ложной брезгливости поваренком с расторопными глазками и любознательным пятаком. Мужчины редко становятся сплетниками, но если уж решатся на этот шаг, то отдаются этому занятию без остатка. Женька был мегасплетником. Он был в курсе всего: от передовиц уважаемых изданий до соструганных на скорую ногу «горячих» новостей в сЕти. Кто и что заявил, провозгласил, констатировал, развелся, разбился, обвенчался, скрылся, обвенчался и скрылся или «показал все» — наш ходячий таблоид знал в мельчайших и шокирующих подробностях. На работе у нас никто уже не покупал газет, никакая «новость часа» не могла застать врасплох простодушных глотателей сетевой требухи. Женька не только знал, что было и есть, он делал удивительные, всегда подтверждающиеся прогнозы. Все его предсказания в том или ином виде появлялись на страницах бумажных и электронных изданий. Жаль только, что его метеорологические посулы точь-в-точь совпадали с официальными.

Собственно, если окинуть взором скудный круг моих знакомств, Женька после смерти бабушки и разрыва с Полиной был самым близким мне человеком. Я знал Женьку Улитова (или Улитку, как все его называли) с университетских времен — мы учились в одной группе, и я с первого курса писал за него рефераты и снабжал шпорами. Делал я это не по доброте душевной, а из меркантильных соображений — он уже в те времена заводил полезные знакомства и мог достать то, что мне по лени или незнанию было недоступно — редкие книги, журналы, диски. Я получал книгу, он — реферат или лабораторную, — отношения деловые, взаимовыгодный обмен с налетом отстраненной доброжелательности.

Улитка был человеком увлекающимся, причем правильно увлекающимся — человеком, созвучным эпохе. Он, попросту говоря, виртуозно ловил волну и летел на ней до самого берега. Помню его с ирокезом и в напульсниках, черно-белым готом (две недели), лощеного в галстуке и ненужных, но очень стильных очках, гранжевого и псевдонебрежного, с очень дорогими дырами на темно-серых штанах. На пятом курсе он отрастил длинную челку, перекрасил ее в цвет вороного крыла и сменил рваную экипировку на розово-черные полосы эмо. На наши деловые встречи он являлся теперь с опозданием, много и натужно вздыхал, поправляя браслеты с черепами, вяло грозился самоубиться и вываливался из узких брючек, торгуясь за каждый листок реферата (это, впрочем, было не внове). На сайте нашего факультета появились мрачные вирши за его подписью. Не знаю, кто их ему варганил — я отказался наотрез. Вообще, Улитка был удивительно беспечен по части выходящих под его именем творений, которые он в лучшем случае бегло просматривал. Однажды на перемене Женьку остановил декан и стал петь дифирамбы какому-то его рассказу, завалил его вопросами, но горе-писатель только мычал что-то невразумительное и под каким-то предлогом улизнул. «Я его даже не читал» — признался он мне, давясь со смеху. Какое-то время Улитка всерьез подумывал о романе и долго похвалялся, что ему достаточно прочесть первую и последнюю главу книги, чтобы знать о ней больше автора. Гениальная задумка, однако, в жизнь так и не воплотилась: то ли у Женькиного негра-многостаночника случился творческий кризис, то ли партнеры не сошлись в цене (что вероятнее), и литературный зуд моего беспокойного знакомого перешел в зуд иного рода.

Примерно то же случалось с улиткиными увлечениями, черепа и полосы эмо исключением не стали. Месяца два он прилежно рефлексировал, а потом вдруг вся меланхолия с него слетела — быстро, слишком быстро даже для Улитова. Оказалось, что он — всегда такой осторожный — нарвался на истинных эмо, а те с первого взгляда просекли, куда ветер дует, и обрезали его вороненые лохмы. Он чудом вырвался на волю, оставив врагам черный свой сувенир, и с поля брани ломанулся в парикмахерскую, где оставшуюся на голове растительность сбрил. Но и здесь паршивец не прогорел (он никогда не прогорает): на следующей неделе какой-то очень знаменитый ведущий проделал ту же процедуру, и мода на загорелый череп прогремела на всю страну.