Светлана Талан - Надежда

– Мама! – Еще надеясь на чудо, я легонько тронула ее за плечо и дрожащим голосом попросила: – Мама, скажи, что это неправда. Скажи, что я ошибаюсь, что мне это снится. Мама, не надо больше так шутить. Хорошо?

Она молчала. Только теперь я осознала реальность случившегося, подскочила с пола, и из моего горла вырвался крик отчаявшейся души:

– Не-е-е-т!!! Мамочка, не-е-е-т!

Я заметалась из угла в угол, заламывая руки от безысходности, окутанная саваном ужаса. Из груди вырывались громкие рыдания, глаза застилали слезы, и только когда я наткнулась на угол стола и ощутила боль в ушибленном бедре, до моего затуманенного сознания дошло, что надо что-то делать. Я судорожно схватила телефон и нажала на кнопку вызова. Мне нужен был Юра! Сейчас, немедленно, пока я не сошла с ума, но… абонент был недоступен. Охваченная паникой, я выскочила на лестничную площадку и изо всех сил стала колотить кулаками в деревянную дверь соседа, напрочь забыв о существовании кнопки звонка.

– Степан Иванович! Степан Иванович! – закричала я диким голосом.

Я увидела растерянное и испуганное лицо соседа.

– Мама… Мама… – пролепетала я.

Он сразу все понял.

– Не может быть. Не может быть… – тихо произнес он и побледнел. Его губы задрожали, и лицо исказило отчаяние.

– Позвоните… куда надо, – попросила я и вернулась в квартиру.

Пошатываясь, я пошла в спальню. Мне вдруг показалось, что я ошиблась и сейчас увижу маму сидящей в постели с улыбкой на лице, но ничего не изменилось. Ее лицо было безжизненно-бледным и застывшим, величаво-спокойным.

– Господи, за что?! – воскликнула я, не помня себя от горя.

– Я… я позвонил… Скоро приедут, – услышала я за спиной хрипловатый голос соседа.

Степан Иванович, заглянув в спальню, как-то весь сжался, и в его глазах заблестели слезы.

– Алечка, – тихо произнес он. – Это несправедливо, это неправильно… Так не должно быть.

– Я хочу проститься с мамой, – сказала я и добавила: – Пока… они не приехали.

– Да, да, – закивал Степан Иванович и бесшумно вышел.

Я подошла к маме и опустилась перед ней на колени.

Даже сейчас, в лапах безжалостной смерти, она была красива. Казалось, что на постели лежит прекрасная златовласая нимфа, которая целую ночь провела на лоне природы, распевая песни, играя и водя хороводы. Перед рассветом она искупалась и, поскольку ее одолела усталость, прилегла отдохнуть и мгновенно уснула, а мягкие золотистые волосы ореолом лежали вокруг ее головы. На ее лице разгладились мелкие морщинки, губы были слегка приоткрыты, и только полная неподвижность, отсутствие дыхания, бледность и холод, исходивший от тела, говорили о том, что она на пути в вечность.

– Мамочка! – Я взяла ее руку, еще хранящую жалкие остатки человеческого тепла, и припала к ней губами. – Моя милая, самая прекрасная, самая любимая мамочка. Прости меня, если я чем-то обидела тебя, если делала что-то не так.

Я ощущала боль из-за комка в горле, слезы застилали глаза, но мне надо было говорить, говорить и говорить, пока ее не забрали, и я продолжила:

– Я всегда тебя любила больше всего на свете и хотела быть хорошей дочерью. Прости, что не дала возможности отчиму прочитать твою записку, но он не заслужил этого, он вообще не стоил даже твоего ноготка.

Я поцеловала ее красивые, длинные и тонкие пальцы. Они были холоднее руки, и я заговорила быстрее:

– Прости, что сожгла твой дом. Я знаю, ты его очень любила, но ты не должна была туда возвращаться. Сгорел не дом, а наша с тобой жуткая жизнь. А может быть, мне не надо было этого делать? Может, ты захотела бы вернуться туда, когда отчима там уже не было? Прости, моя хорошая, за то, что мое исчезновение заставило тебя волноваться. Наверное, ты пережила ужасные минуты, думая, что можешь потерять меня навсегда… Прости за то, что не настояла на срочной операции, но, видит Бог, я не думала, что… так… может случиться.

Я почувствовала, что задыхаюсь, но, вспомнив, что у меня остались считанные минуты, я судорожно глубоко вздохнула и сказала:

– Спасибо тебе, моя хорошая, что научила меня всему-всему… Но… но… Почему ты, мамочка, не предупредила, что можешь умереть?!

Рыдания заглушили мои последние слова, и я почувствовала, что сзади уже стоят чужие люди. Я поцеловала маму в прохладную бледную щеку, утратившую живой румянец, оставив на ней свои горькие слезы…

Меня охватило отчаяние, когда маму увезли и я осталась в квартире одна. Степан Иванович занимался организацией похорон, а я уткнулась лицом в подушку, которая еще хранила мамин запах, и дала волю слезам. Обессилев от рыданий, я впала в полузабытье. В груди я ощущала тяжесть, что-то мешало мне дышать, и я стала задыхаться. Я вышла на улицу, вдохнула весенний воздух. Затем я пошла на автостоянку и села в подаренный Юрой автомобиль. Ключ зажигания был на связке ключей, которую я достала из кармана, и я завела «мицубиси», выехала на шумную улицу и, не обращая внимания на знаки светофора, влилась в поток машин. Когда я остановилась и осмотрелась, то поняла, что нахожусь у дома, где живет Ксения Ивановна.