Светлана Талан - Надежда

– Тогда поезжай к ней! Хочешь, мы поедем вдвоем и все узнаем?

– Не хочу. Я никуда не поеду. Мамочка, подумай сама, если бы Юра хотел мне что-то сказать, объяснить, попрощаться, он бы сам приехал сюда. Но он почему-то уехал, ничего не объяснив. Это называется «уйти по-английски»?

– Что бы ты мне ни говорила, я никогда не поверю, что Юра трус, – твердо заявила мама. – Вот увидишь, пройдет совсем немного времени, и все тайное станет явным.

– Только зачем мне это тогда? Ведь будет еще больнее.

– А может, наоборот? Может быть, когда все прояснится, тебе станет легче?

– Я не знаю, что будет потом. Сейчас я знаю одно: Юра струсил и сбежал. А еще я знаю, что любила его и буду любить всю оставшуюся жизнь, где бы он ни был и с кем бы он ни был. Пусть даже он трус, но он сделал мою жизнь светлой, яркой, радостной…

– Не надо говорить о Юре в прошедшем времени.

– Он не в прошедшем времени. Время остановилось, значит, он навсегда будет жить в моем сердце.

Мама прилегла рядом и обняла меня.

– Доченька, помни одно: ты не должна падать духом, никогда, ни при каких обстоятельствах. Юры сейчас нет рядом, но пусть тебя не оставляет надежда.

– Надежда? На что?

– На то, что просто произошло неприятное недоразумение. Скоро все выяснится и станет на свои места. Не живи прошлым – оно убивает, и оставь в сердце место для Юры. Для него и для надежды. Помнишь, когда мы жили в селе и ты одевалась не так, как все твои одноклассники…

– Я просто была Гадким утенком, – улыбнулась я, вспомнив свои детские ощущения с горьким привкусом.

– Что тогда тебе помогло не стать глупой, ленивой, безразличной?

– Надежда на лучшую жизнь после окончания школы.

– Вот видишь! Если бы ты потеряла веру в то, что эта лучшая жизнь настанет, то… неизвестно, чем бы все это закончилось.

– Да. Я верила в сказку, верила в чудесное превращение Гадкого утенка в прекрасного лебедя.

– И все получилось, как в сказке. Потому что ты верила. Самое главное – никогда не терять надежду, иначе сама жизнь потеряет смысл.

Я проснулась тогда, когда первые веселые лучики яркого солнца бесцеремонно заглянули в мою комнату и затанцевали по стенам, моей постели и по лицу. Зажмурившись, я отвернулась в сторону, позволив лучикам понежиться несколько минут на моей еще теплой, смятой после сна подушке, а сама вскочила с постели и поймала ногами вечно пытающиеся ускользнуть тапочки. Залитая ярким солнечным светом комната, доносящийся с улицы шум первых троллейбусов, свежий утренний ветер-шалунишка, тайком пробравшийся в приоткрытое окно, – все это придавало оптимизма и хорошего настроения, несмотря на удручающий финал вчерашнего вечера.

Из комнаты мамы не доносилось никаких звуков, и я тихонько прошла в кухню и поставила чайник на плиту. Сделав пару бутербродов с сыром и ветчиной, я дождалась, пока чайник запыхтел, как старый паровоз, и из его носика устремилась вверх тоненькая струйка пара. Опустив на дно чашек пакетики чая «Липтон», я залила их кипятком. Размешивая в чашке сахар, я специально звенела ложкой, чтобы мама услышала этот мелодичный звук и пришла в кухню составить мне компанию, но в спальне по-прежнему царила тишина. Рука потянулась за бутербродом, но на полпути остановилась. Я подумала, что будет приятнее и привычнее позавтракать с мамой, и решила заглянуть в спальню.

– Мамочка, я не пойму, тебя зовут Аля или Соня? – спросила я, увидев, что мама лежит на боку, ее волосы рассыпались по подушке, а игривые солнечные лучи сделали их огненно-рыжими. Тонкий плед был отброшен в сторону, и я залюбовалась ее красивым телом, которое выглядело очень соблазнительным в розовой ночнушке и кружевных трусиках.

Подойдя ближе, я заметила, что ее кожа очень бледная, а тело – странно неподвижное. Страшная догадка пронзила меня, и по спине пробежал холодок. Я бросилась к маме и дотронулась до ее безвольно поникшей руки с посиневшими ногтями. Она была холодной.

– Мама! – вскрикнула я и отдернула руку.

Автоматически приложив пальцы к ее шее, я не нашла пульса и все поняла. Все еще не веря в произошедшее, охваченная ужасом, я приложила голову к ее груди, пытаясь услышать биение сердца, потом поднесла ладонь к побелевшим губам – дыхания не было.

Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Мир перестал для меня существовать, и он с бешеной скоростью уносился из-под ног. Я безвольно опустилась на пол у кровати, не спуская глаз с навечно застывшего лица мамы. Мое сознание было парализовано, в голове стучало набатом: «Мама умерла! Мама умерла!»