Семен Данилюк - Выезд на происшествие

ВЫСТРЕЛ, короткий, с мерно угасающим эхом, прервал диспозицию.

-- Подходи, лярвы! Чего затихли?! - Голос был надсадный, неуправляемый. - Выводи курву на площадь! Галка! Подлая! Выходи под винтарь, а то щас...

-- Папочка, не надо! - долетел из глубины дома отчаянный мальчишеский голос. - Не надо, родименький!

Заревел и голосок потоньше.

- Убьет! Убьет, зверь! - так же истошно навстречу голосам детей закричала Будакова. - Убьет! Люди! Люди! Погань! Она упала на землю и, катаясь по ней, откусывая ее и выплевывая, выкрикивала, выплескивала, вжимаясь ртом в траву, изощренные угрозы и ругательства.

Новый выстрел отщепил кусок бревна на венце дома.

-- Милиция, сделайте что-нибудь. Убьет ведь детишков-то! - не выдержала одна из женщин. Напряглись в готовности заголосить и другие.

-- Чего они сделают-то? - обозлился подбежавший на выстрелы Захаров. - Чего они втроем-то? Утихните! Не до вас тут.

Он обтер лоб, сказал тихо: - Не дозвонился, занято там. - Взял за рукав Велина, сказал, поглаживая:- Товарищ родненький, надо чего-то решать. Нельзя ж так. Детишки ведь.

-- Вот-вот наши прибудут. - Велин посмотрел на часы. - Вот-вот должны. Игнатьев! Связался ты наконец?

-- Так говорил же...

-- Связывайся, мать твою! Связывайся без конца!

Танкова что-то толкнуло. Он аккуратно обогнул председателя сельского Совета, дошел до угла и, не останавливаясь, свернул за него.

- Господи! - взвизгнул кто-то.

Велин и Захаров, равно ошеломленные, одновременно подняли руки, призывая к тишине.

Танков, с трудом отрывая разом отяжелевшие ноги, сделал четыре шага и остановился напротив темных окон. Фигура его в милицейской форме была хорошо освещена вторым, фасадным, фонарем, качающийся отсвет которого бродил по отливающей полировкой луже.

-- Будаков! - неожиданно хриплым голосом, какого никогда в себе не подозревал, крикнул Танков. - Бросьте оружие! Сопротивление бесполезно! Не усугубляйте вины! - Он сам ужаснулся той казенщине, что полилась с языка. Надо было находить другие, нужные слова, но мозг, как и все тело его, парализовало от ощущения беззащитности перед чернотой этих вооруженных окон. Он набрал воздуха и прерывистым, ставшим теперь тонким голосом крикнул:

-- Требую вашей сдачи!

-- А ну, пшел вон, парламентер вшивый! - отозвался Будаков.

Теперь Танков различил его профиль в окне. Увидел он и ружье, которое неспешно, на глазах, казалось, само по себе поднималось над подоконником, пока не слилось в круглые отверстия дул, направленных на него. Эти отверстия Танков ощущал физически, так же явственно, как пот, сразу до пяток брызнувший из него и слепивший его с одеждой.

- Считаю до трех! - крикнул Будаков.

Танков продолжал стоять. Вперед он не мог шагнуть и понимал это. Прятаться опять за угол - об этом стыдно было и думать. Надо найти слова...

- Раз!

Пуля ударила в землю и, прорыв канавку, утонула в полуметре от него. Отшатнувшись, он сделал шаг назад.

-- Отпустите хоть детей, не мучьте их! - крикнул Танков. -Два!

-- Беги, парень! - крикнули из-за дома.

Он повернулся и, стараясь идти нарочито медленно, сделал шаг к спасительному углу. Теперь он ощущал ружье лопатками. Дрожит, дожимая курок, палец, еще четверть мгновения, и пуля, самодельная, с неотшлифованными краями, изготовленная на секача, вплющится между лопатками. Она входит в него, ломает, корежит позвоночник, буравит, разрывая, внутренности...

- Три!

Он прыгнул рыбкой, перекатился за угол и затих на траве, закрыв голову руками. Выстрела не было.

- Что, ошметок легавый? Ссышь, когда страшно?! - хрипло, с удовольствием кричал Будаков. - Это вам не мужиков по шалманам гонять. А ну, цыц, шманки!

Танков, отводя глаза, неохотно поднялся с земли.

-- Что ж тут было сделать? - Захаров успокаивающе принялся его отряхивать. - Стрельнул бы он тебя в упор, да и все дела. Вишь, озверел мужик. А то б картечью порвал.

-- Возьми. - Игнатьев обил о рукав поднятую с земли фуражку и сам надел на Танкова. - Чего уж теперь? Давай наших ждать.

-- Мефодьич! - заорал опять Будаков. Председатель вздохнул, поднял рупор. - Тащи мою стерву! Скажи, ежели через пять минут под расстрел не выйдет, щенят еенных порешу. Мне теперь все едино.

-- Опомнись ты, Генка! Дети ж твои! Чего зверствуешь-то?

-- Не мои они! Нагуляла, тварь. Все, последнее мое слово!

-- Его! Его! - Будакова, затихшая было на земле, всполошилась разом, заметалась, хватая за грудь то Велина, то Танкова. -От него дети! Чем хошь поклянусь!

-- Да нам-то ты чего? - досадливо освободился от ее цепких, перепачканных грязью пальцев Велин. - Что мы, попы? Ты вон его уговори.