Даниэль Кельман - Магия Берхольма

Так, медленно свыкаясь с высотой и бездной, я и писал. Эту длинную и путаную ретроспективу моей короткой и путаной жизни. Признаю, пороки моего ремесла присущи и ей тоже. Почти против моей воли она превратилась в маленький сеанс магии; я включил в нее необыкновенные трюки, наплывы, иллюзорные оптические эффекты. Но, как бы то ни было, существует мгновение, когда не дозволены отражения, трюки с двойным дном, превращения и притворство. И оно приближается. Мы, иллюзионисты, боимся истины, но нам от нее не ускользнуть.

Итак, я заканчиваю. Я закрываю архивные дела; когда-нибудь, нескоро, их откроет кто-то, кто превосходит меня. Поклон, никаких аплодисментов, занавес опускается. Хватит об этом!

Нет, еще кое-что осталось. Что-то еще нужно сюда включить, хотя и немногое. Финал последнего акта, последние реплики, уход со сцены.

Итак, я очнулся после долгого, мягкого, по-детски блаженного сна. По стене взбирался лунный свет, подушку под моей щекой пятнал коричневый грим. Я сел и уставился на отражение своего лица в настенном зеркале: оно было искажено и растекалось. Встал, прошел в ванную и смыл с себя грим. Мыло, как можно больше мыла! И вот наконец я чист.

В холле меня уже ждали. Камеры, вспышки, крики: то и дело повторяли мое имя. Я крикнул служащему отеля за стойкой регистрации: «Пришлите мне счет!» – и выбежал на улицу. Они бросились за мной, я прыгнул в такси. Вчерашний водитель поздоровался со мной, – мир мал, жизнь нелепа, ее склонность к симметрии бессмысленна. «Поезжайте!» – приказал я. И он нажал на газ. Сделав несколько крутых виражей и один ловкий разворот, мы оторвались от преследователей.

Епископ Айзенбрунна не выказал удивления. Мне отвели мою прежнюю келью, никто не задавал мне вопросов, кажется, никто даже не заметил моего появления. Было по-прежнему тихо, внешне, да и не только внешне, все осталось таким же. Иногда, поздно вечером или долгими полуднями, я задавал себе вопрос: неужели я и вправду когда-то ушел отсюда в шумный и беспорядочный мир? Все, что произошло со времени моего последнего пребывания в Айзенбрунне, возможно, было долгим сном. Я никогда отсюда не уходил, ни разу в жизни.

Солнце и луна сменяли друг друга на своем неизменном пути, возбужденно чирикали воробьи, небо было высоко, дерево, старый знакомый, чрезвычайно близко и реально. Каждый лист отбрасывал маленькую, четко очерченную тень, и так дерево очень пластично, очень осязаемо, очень самоуверенно выделялось в солнечном свете. По ночам оно отливало серым, а трава матово серебрилась. Я мог остаться там. Навсегда. Меня окружало бы вечное безмолвие, я перестал бы замечать, как проходит время. И когда-нибудь оно подошло бы к концу, но без волнения, без боли. Тогда это было возможно. И все-таки этого не будет.

А почему нет, собственно? Пока я пишу эти строки, передо мной встает весьма неприятный и недвусмысленный вопрос. Почему нет? Я мог бы встать, спуститься на лифте, сесть в поезд, и через несколько часов я в Айзенбрунне. Неужели у меня еще есть выбор? Эта жалкая, заражающая каждый миг существования сомнением свобода воли – неужели она безгранична? Нет, я ее отвергаю. Я отказываюсь от выбора. Я останусь, останусь. Я доведу это до конца.

Спустя два месяца я уехал из монастыря. Жизнь между тем шла дальше, неизменная, разнообразная и беззаботная, какой она, вероятно, останется и после моей смерти. (Утверждают, что это так, но я не верю.) Люди убивали, стремились разбогатеть, несли убытки, выигрывали войны и терпели поражения, самолеты поднимались в воздух и разбивались, корабли уходили в море и тонули. Появилось что-то более важное и любопытное, чем я. Суета улеглась.

Сначала я вызвал к себе Вельрота и ассистентов. Они явились. Вельрот выглядел скверно: лицо в красных пятнах, стекла очков запотели. Трое остальных обрадованно смотрели на меня.

– Мы так рады вас видеть! – сказала Джина. – Мы за вас беспокоились.

– Где вы были все это время? – тихо спросил Вельрот. – Вы знаете, что… мы разорены? Вы знаете, что мне пришлось вынести? Вы знаете…

– Знаю, – ответил я, – и сожалею об этом. Правда. Я благодарен вам за все, что вы сделали. Ваши усилия оказались бесплодными, но не по вашей вине. Вам было нелегко, и вы достойны работать с кем-то получше. Позвольте вас обнять, если не возражаете.

Он удивленно кивнул, и я в самом деле его обнял. Это было довольно неприятно, тем более что от него пахло дешевым одеколоном. Но я был обязан хотя бы раз проявить по отношению к нему теплые чувства. Пережив это, я обратился к остальным.