Даниэль Кельман - Магия Берхольма

Мне было совсем неплохо. То есть я выздоравливал. Открытый перелом ноги, закрытый перелом руки, сотрясение мозга средней тяжести. Мне повезло. Так говорили все: Вельрот, врачи, главврач и даже некий преисполнившийся ко мне мистического благоговения профессор, каждый день на несколько минут склонявшийся над моей постелью. Мою сломанную ногу скрывал толстый слой гипса, закрепленного на металлическом штативе; в гипсе у меня была и левая рука, а шею охватывали твердые, словно железо, брыжи – как у королевы Елизаветы на гравюрах эпохи Возрождения. То, что я лежал без движения, мне почти не мешало; не очень-то и хотелось двигаться. К тому же мне ведь повезло, и поэтому, как полагали врачи, главврач, профессор, я был не вправе жаловаться.

– Попасть прямо под машину, пережить лобовое столкновение, – сказал профессор, – и отделаться… отделаться всего лишь… Благодарите Бога!

– Кого? – переспросил я.

– Бо… гм… – Он неуверенно посмотрел на меня, пожелал мне скорейшего выздоровления, дал медсестре какое-то указание, которое я не расслышал (да и не должен был расслышать), и вышел.

Сначала – последствие сотрясения мозга – я не отдавал себе отчета, кто я, где нахожусь и почему. Несколько часов, возможно, целый день, я пробыл в блаженной, напитанной теплом постели пустоте, окруженный трогательной заботой неизвестных сил, не имея прошлого, не имея индивидуальности, вне времени. А потом, к сожалению, все вернулось на свои места! Меня снова звали Берхольмом, я пережил невообразимо ужасную ночь, был иллюзионистом, лежал в больнице. Медицинские сестры были любезны, но нехороши собой; нехороши собой, но любезны. Я мало чем мог себя занять, вот только размышлениями. Я попытался реконструировать ночь, когда со мной произошел несчастный случай, но это удалось лишь отчасти. Я угадал какое-то число, бродил по незнакомым улицам, разбилась какая-то витрина, загорелся куст; ну и как все это связано?

– Ничего страшного, – сказал главврач, – в том, что вы этого не помните. Лопнула кинопленка.

– Но я должен все вспомнить, – настаивал я. Поэтому я расположил немногие горячечные образы, сохранившиеся у меня в памяти, в описанной последовательности. Создав из них блестящее представление иллюзий, на котором я был публикой, а не исполнителем. Я чувствовал, что случилось что-то непоправимое. И так обрела образ, контуры, форму самая ужасная ночь в моей жизни. Значит, слышу я твой голос, все, что ты рассказал, – неправда? Да, все, что я рассказал, – неправда. По крайней мере, в буквальном смысле слова. Я волшебник. «Искусство создания иллюзий, – писал Джованни ди Винченцо пятьсот лет назад, – что бы о нем ни говорилось, – это искусство лгать». Ты еще не поняла, что я непрерывно, постоянно лгу? Но не беспокойся, все-таки в моем рассказе не все ложь. Я пережил несколько часов душевного смятения, я увидел и отверг что-то возвышенное и пугающее, со мной произошел несчастный случай, и ничто теперь не будет таким, как прежде. Это – правда. Остальное – красочное добавление, смесь сокровенной мечты и кошмара. Попытка придать моему поражению толику демонического блеска. Ты в самом деле поверила? Мне это льстит. Может быть, я все-таки маг. Хотел бы я побыть магом, пусть даже несколько часов, одну ночь.

Вельрот навещал меня каждый день, а ван Роде написал мне трогательное письмо из Португалии. Ты несколько раз заходила, но пробыла недолго и вела себя чрезвычайно холодно. Ты хотела услышать, почему я сбежал со званого вечера и что произошло потом. А мне нечего было ответить. Было еще слишком рано. Теперь я ответил, но, наверное, слишком поздно…

Мое гастрольное турне пришлось прервать, и Вельрот пребывал в отчаянии. Убытки были велики, а газетные заголовки недоброжелательны. Большинство предполагало – и это подтверждали анонимные источники в больнице (значит, одна из любезных сестер шпионила), – что я был пьян и, не разбирая дороги в алкогольном тумане, по собственной вине попал под злосчастную машину. Другие полагали, что все дело в редких экзотических наркотиках, третьи позволяли себе некрасивые намеки на мое психическое состояние. Один заголовок весело и незамысловато возвещал: «Он уязвим!» Тот факт, что обычная машина смогла нанести мне увечье, вызвал бурю восторга и злорадства. Журналисты замучили вопросами бедного водителя («Вдруг перед капотом моей машины… Что же я мог поделать… Черт возьми, я поклонник его искусства!») и Вельрота («Несчастье… На пути к выздоровлению… Возобновит турне»). Разумеется, следуя своему принципу, я не давал интервью.