Даниэль Кельман - Магия Берхольма

Вот некто, по виду чиновник, с тесным воротничком, в поблескивающем синтетическом пиджаке, с тоненькими усиками на блестящем, точно отполированном, лице. Вот кто-то в яркой (очень яркой) рубашке, с золотой цепочкой на шее. Вот бородач, восседающий над тарелкой с огромным шницелем по-венски; куски мяса один за другим исчезают у него в бороде; рядом с ним стоит чемоданчик, на котором изображены кролик и цилиндр. Женщина, довольно толстая, пожилая, выкрашенная в соломенный цвет. Где-то за их спинами золотоволосая и потеющая знаменитость, уже не раз (утром) выступавшая по телевидению. Он живет на свои гонорары, хотя едва сводит концы с концами, и остальные смотрят на него с сочувственной завистью. Они дилетанты: тот, что в яркой рубашке, продает автомобили, у толстухи булочная, бородач – водитель такси, а похожий на финансового служащего и в самом деле финансовый служащий.

Я подошел ближе; некоторые искоса взглянули на меня. Всего лишь двое-трое; большинству было безразлично, кто приходил и уходил. Инстинктивно я обратился к профессионалу и объяснил, что же мне, собственно, нужно, тот молча пожал плечами. Он был слегка раздосадован тем, что официант не спешит принести ему пиво.

Я сел и подождал. На стене висела глянцевая фотография Томаса Бруи, с подписью. Автомеханик рассказывал учителю, где ему предложили выступить: детский утренник, высокий гонорар. Толстуха заказала стакан молока, кто-то отпустил непристойную шутку, она возмущенно засопела. За соседним столиком двое сосредоточенно сдавали карты, а потом стали играть в покер. Наконец кто-то обратил на меня внимание: «Покажите нам что-нибудь!» Разумеется, так было принято, именно этого я и ожидал. Я извлек из воздуха колоду карт, раскрыл ее веером и начал со «Странствия королей», разработанного ван Роде. Вдруг я заметил, что на меня никто не смотрит; я снова смешал карты, не закончив фокуса, им было совершенно все равно. Официант принес мне минеральную воду. «Еще пива!» – крикнул профи и снова погрузился в безмолвное раздумье. «Что? – воскликнул таксист. – Две тысячи? Они действительно предложили тебе…» За окном, шатаясь, прошло туловище пьяного. Он вопил какую-то песню; я попытался по его губам понять, какую именно, но он уже исчез. «Две тысячи?» Кто-то положил передо мною какой-то предмет. Человечек с эспаньолкой, я еще никогда не видел ни у кого такой эспаньолки. «Посмотрите. Я могу достать. Все». Это был каталог карнавальных и цирковых принадлежностей, да еще и того самого магазина, в котором я был постоянным покупателем. «Спасибо», – сказал я и покачал головой; он молча прошаркал прочь. Табачный дым начал проникать мне в легкие; я невольно зевнул. Я стал придумывать всем присутствующим профессии: владелице булочной я дал булочную, механика сделал механиком, таксиста превратил в таксиста, чиновника… «Еще пива!» – крикнул профи и вяло полистал каталог, который положил перед ним человечек с эспаньолкой. Официант уронил на пол тарелку, тарелка разбилась вдребезги, котлета соскользнула на кафельный пол; из пустоты появилась такса, схватила ее и утащила под стол. «Две тысячи?!» Было уже почти одиннадцать, и у меня заболела голова. Поэтому я допил минеральную воду, расплатился, встал и вышел. Никто не попрощался со мной, я ни с кем не попрощался. Занавес!

Вскоре после этого я на один семестр поехал в Рим, чтобы закончить обучение в Григорианском университете Ватикана. Об этом ходатайствовал отец Фасбиндер; мне явно была уготована большая карьера. Это были странные полгода: город утопал в зное, на небе неделями не появлялось ни облачка, солнце палило нещадно. Только к вечеру, когда жара спадала и невыносимый свет иссякал в камнях, можно было дышать. Мимо шли люди, о чем-то быстро говорили и смеялись, и повсюду стояли, сидели, ходили легко одетые, в коротких юбках, девушки. Обычно я без труда с этим справлялся, и мой опытный глаз превращал их в абстрактные двуногие фигуры вроде циркуля. Но по временам мне это не удавалось, и тогда на глазах у меня выступали слезы и я поспешно отворачивался.

Я жил в общежитии при университете и изо дня в день был окружен серьезными, занятыми католическими священниками в черном. Я смотрел на величественные здания, на церкви эпохи Ренессанса, на людей всевозможных рас и национальностей и в самом деле сильнее, чем прежде, чувствовал, что принадлежу к духовной общности, охватывающей весь наш мир в пространстве и времени. Я начал писать дипломную работу о Паскале – о его трактатах по геометрии.