Александр Мильштейн - Серпантин

— Ну, говорить можно всё что угодно, — пожал плечами Переверзев.

— Так ты что, думаешь, айболит его не написал? Ещё как написал! Его везде продавали потом, «Крысы в лабиринте» называется, в нашем городе его все читали. Кучу бабок заработал — вот так, из воздуха! Ну, так что такое литература после всего этого? Чего она стоит, я вас спрашиваю? А вы смеётесь над поэтом, который искренне всё пишет и правильно... «И я с неистовым стараньем ищу любви и красоты!» — прочёл он, глядя на стену... Ну кто под этим не подпишется? Разве что вы, — кивнул он Доплеру, — но это потому, что вы уже нашли...

— Да, я уже нашёл, — кивнул Доплер.

— Я предлагаю выпить, — сказал раскрасневшийся браток, глядя на Лену. — Господа! Мы забыли, что за нашим столом присутствует роза!

Роза, медуза, кинжал в букете... Доплер почувствовал, что всё это уже выходит за рамки... Да и количество крыс переходило уже всякие пределы разумного... Какой-то крысиный коктейль... Крыса, выпрыгнувшая изо рта сумасшедшего бандита... В рассказе Гомбровича крыса залезает в рот... Пора, — подумал Доплер, — пора сматывать удочки, иначе не такое начнётся бембергование... Бембергование бембергом в берг...

— Берг, — вслух сказал он, — я устал немного, а ещё надо на базар зайти...

— Пойдём, пойдём, — сказала Лена, — до свиданья, мальчики!

Ночью Доплеру снился всё тот же «Богдан»... Откуда-то он знал, что это «Богдан», вот только Богом ли он теперь был дан, или наоброт... Дан: Бог... Найти то-то и то-то... Доплер часто во сне задавался натурфилософскими вопросами, ставил мыслимые и немыслимые эксперименты... «Богдан» теперь выглядел не так, как днём... Обстановка напоминала старинный охотничий замок, пылали факелы, на стенах висели оленьи рога, на паркете кое-где виднелись толстые лужицы медуз. Поэт в очень светлом костюме и рубашке с красными цветами взял Доплера под руку и обратил его внимание на то, что под каждыми рогами висит табличка. Доплер прочёл одну, другую, третью... Все фамилии были ему известны... Похоже было, что это орден рогоносцев... Открылись кованые двери и начался бал... Всё закружилось под музыку вальса... Только поэт не танцевал, он молча стоял у окна... В руке у него была тёмно-зелёная керамическая чаша... В тот момент, когда он поднял её к устам, руку его перехватила женщина в длинном платье с павлиньими перьями. «Пусти, Шинель, — сказал поэт, — я выпью эту чашу до дна...» «Нет, — сказала женщина, — у тебя уже был один апокалипсис... Я не дам тебе ещё раз нас всех угробить...» Между ними завязалась борьба, но чем она кончилась, Доплер так и не узнал. Он успел увидеть внутренним оком красные брызги вина, великолепный паркет и ножки танцующих... Точнее, только короткие фрагменты ножек, потому что все они были обёрнуты в мешки...

Проснувшись, Доплер подумал, что это были не мешки, а... «Старые добрые холщовые бахилы... Раньше их выдавали при входе в некоторые музеи... И мы скользили на них по ореховому паркету... Между холстов передвижников... А теперь их выдают на входе в некоторые сны, — думал Доплер, глядя на Лену, завернувшуся в простыню, — хотя музей у нас как раз наяву... Кровать с железной сеткой... Да я и сам... Музей кино... Никелированное быльце... Вот это уже точно забытое слово», — Доплер немного покачался в сетке, и Лена проснулась. Он стал разворачивать её, одновременно покрывая поцелуями...

— Представляешь, а я во сне видел карнавал... Некоторые танцевали в мешках, а некоторые в бахилах... Но ты же не знаешь, что такое бахилы...

— Как это — я не знаю, — сказала Лена, — у меня они есть...

— Ничего у тебя нет... Вот это всё, что у тебя есть...

— А у тебя зато такой нет, — сказала она тоном совсем маленькой девочки и убрала его руку. Повернулась спиной, попробовала снова завернуться в простыню.

— Ты просто не видел мои сапоги, Доплер, — сказала она, — они — бахилы...

— То сапоги, — сказал Доплер, переворачивая её на спину, — то другое, а просто «бахилы» — это такие...

— Ну и чёрт с ними, Доплер... Похожи на бациллы... И хорошо, что у меня их нет... Ой, насилуют...

Доплер, взявшись руками за железные прутья изголовья, резко подтянулся...

— А что такое быльце, ты знаешь? — проговорил он прежде, чем съехать вниз.

— Наверно, ещё одно название... Того, что сейчас во мне? Или какой-то его части...

— Нет...

— Говори тогда, холодно, горячо или тепло...

— Нет, это ты говори...

— Так нечестно, Доплер... Я же первая... Ну ладно... Вот сейчас было тепло... Вот так... Да, да, да, да!..

— Так что такое быльце, Доплер? — вспомнила она, вернувшись из душа. — Оно бывает в пуху? Говори же, холодно, тепло, горячо? И вставай, лежебока, а то уже скоро полдень, а мы всё никак...