Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

– Ладно тебе, папа, – довольно мирно отмахнулась Ритуся, – все мы знаем, что твое хобби «теория женщины». И все равно ты остаешься дилетантом, даже Юлька понимает это, видишь – фыркает в салфетку. И не лезь ты мне в душу, исповедоваться все равно не стану и каяться тоже. А вот лучше поведай, что там с иллюзиями у мужиков. Все просто, не так ли?

– Не ехидничай попусту, – немного рассердился Михаил Муратович и счел нужным это показать легкой мимикой. – Я, Ритка, давно не питаю никаких иллюзий. Я совершенно четко понимаю, что если время тянется-тянется и отдает сладкой мятой, как ваша любимая жевательная резинка, дети, если все слишком хорошо, значит, нужно быть настороже, значит, жизнь готовит подвох. Учтите, мальчики! – обратился он к Юре и Виктору. – Не знаю, знаком ли вам такой старый стишок (его еще, кажется, умные гимназисты сочинили во времена оны):

Вот вам предостережение и мой завет: если эйфория затянулась, будет вам по голове. Эйфория должна быть кратковременна, это закон природы. Продолжительно эйфоризирующие субъекты впадают в кретинизм и становятся легкой добычей субъектов хищных.

– Но ведь ты не хищник, Микуша? – не без игривости подняла брови Елена Львовна.

– Куда мне, Леночка! – хитро подмигнул Михаил Муратович. – Я всего лишь мудрый старый пень и люблю, когда мне, оказывая уважение, задают вопросы. Вот только Маргарита меня не уважает – вопросов не задает…

– Это с тех пор, папа, когда ты перестал отвечать на них прямо и определенно, а все с вывертом. Между прочим, задам тебе вопросик: сам-то ты вопросы задаешь или все познал на свете?

– Не все, Маргарита. Не все я познал. И на тот свет мне еще не пора, если ты об этом. А вопросы (во всяком случае, явно) я не задаю с тех пор, когда на вопрос «Как жить?» я получил ответ: «Забудь об этом». Была, знаете, такая игра-гадание: задаешь вопрос и переворачиваешь карточку с ответом, выбранную наобум, как экзаменационный билет. Меня, юного тогда и чрезмерно впечатлительного, знаете, потряс такой ответ и сказался, должно быть, на формировании моего «я». Ответил я на твой вопрос, Ритуся? Обойдусь без твоих колкостей, ответил и ответил. Я, между прочим, ценность своего «я» измеряю количеством заданных мне вопросов, а их немало…

Мучат меня проклятые вопросы. Тысячи и тысячи вопросов. Умственный человек им будто мед для мух. Или не мед, а (себе-то можно признаться) навоз?! Но не в этом, полагаю, суть – что есть, то есть. Мучат вопросы исподволь весь день и беспокоят во снах полночи, а материализуются, обретают чуть ли не буквенную ясность очертаний в предрассветные часы, как считается самые-то темные и непроглядные, в часы, когда беспокоит мочевой пузырь, но самоубийственным представляется вылезать из-под теплого одеяла.

О чем только не вопрошал я сам себя! Сам себя, а кого же еще? Кого же еще, с тех пор как убедился, что друзья будут лгать, пусть иногда и во спасение, а враги – говорить правду во зло и с победным наслаждением. О, вопросы-то задавать можно, вопросы-то можно, но не стоит слушать ответы, одна гадость получится. Потому доверять можно только себе, да и то с оговоркою на трезвость, а воздух сотрясать следует лишь риторикой и воплями «Караул!», чтобы о тебе не забыли и не закатали, не приметив, под асфальт, как иного бесславного муравья. Боюсь, у всех так, пусть еще и не осознали.

Споры, разговоры, вопросы, ответы. Что порождают они? Истину?! Хрен вам!!! Заплетают они змеиный клубок взаимного недовольства, нерасположения и вражды. Вот так и не стало ни друзей, ни врагов, перевелись они в Московии, где столь предрасположены вопрошать, а ответами, еще и еще раз скажу, довольны не бывают, если ответы все ж таки вдруг да выискиваются. «Кто виноват?» да «Что делать?» О, вечная им память, суетным! А я теперь спросил бы: «Зачем делать?» И на многих заборах крупно написал бы: «Зачем?» – будь я не среди швейцарских горушек и елок, а в Москве. В Москве вчерашней. В сегодняшней-то поздно, сегодняшней-то пришел арма-гиздец.

А потому закажу-ка я себе герб с этакой символикой спасшегося и начертаю на нем девиз: «Зачем?» Только всерьез боюсь, что поймут превратно. Поймут мое «Зачем?» так, будто жду я выгоды от каких-то предлагаемых действий, или идейность во мне обнаружат, истолковав мой девиз в значении: «Во имя чего?» А я-то просто ничего не желаю делать. Зачем? Все попусту, и не избежать светопреставления… Кого-то там, ни теплых, ни хладных, равнодушных и бездеятельных, грозятся изблевать? Вычеркнуть из списков? О, если б так! Потому что сомневаюсь я нынче и в райской благодати, и в воспитательном торжестве преисподней…