Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

Наутро дамы-мамы, которым на даче не сиделось, вновь собрались в город, то ли на выставку живописи, то ли на книжный фестиваль (дети тоже были приглашены, но культурная программа не устроила ни Юльку, ни Юру). А перед отъездом Елена Львовна, которая встала почему-то не с той ноги, устроила разнос Евгении по поводу сто лет не мытого пола и бесхозяйственности вообще, чтобы выплеснуть раздражение и не портить поездку.

– Пылища – не продохнуть в доме! Ковер не ковер, а мышиное гнездо! Грязь! Натоптано! – чеканила Елена Львовна. – Вы дармоедка, Евгения! Я вам плачу не за то, чтобы вы на свидания бегали! Уволю, если сегодня к вечеру дом по-прежнему будет похож не на дом, а на… а на…

– А на конюшню, – невинным голоском подсказала Юлька.

– А на конюшню, – подтвердила Елена Львовна, подхватила под руку Ирину Владимировну, и дамы отбыли. А Евгения Павловна, злая и красная, отправилась в чулан в поисках каустика, весьма едкой дряни, единственного признаваемого ею моющего средства, которое она добывала через каких-то своих знакомых, работающих на заводе. Юлька чистыми, невинными глазами смотрела ей вслед.

– Где банка? Где банка? – доносилось приглушенное ворчание Евгении, возившейся сначала в чулане, а потом шарившей по углам на кухне. – И кто бы помог работающей женщине?

Юра внял, конечно же, призыву, а Юлька тихонько подсказала:

– Посмотри в чулане на верхней полке. Такая банка темная, из коричневого стекла. Внутри кристаллики.

Юра банку нашел легко, вручил Евгении, та сыпанула от души в ведро с водой и принялась гонять воду по полу шваброй.

– Оттого у нас и скрипят полы, – сообщила Юлька, – высыхая, встают дыбом от Евгеньиного мытья. Пошли, Юрка, в рощу. Можно и бутербродов с собой взять, и огурцов тоже.

После пикника, где было съедено немалое количество бутербродов, печенья и конфет, возвращались к обеду скорее по привычке, отметиться. Так думал Юра, не замечая азартного блеска Юлькиных подлых глазенок. И прямо у порога на него напустилась Евгения:

– Это ты что же мне подсунул, негодный?! Это ты взорвать меня хотел, преступник?! Змей подколодный! Таких бандитов поискать – не сыщешь! С глаз моих вон! Нету вам обеда и не будет! Корми бандитов! Все матери скажу, как приедет, и покрывать не стану!

– Евгения Павловна… – недоуменно пялился Юра. – Евгения Павловна, что случилось?

Но Евгения только махнула рукой, развернулась и пошла в дом. Пошла, громко повизгивая, потому что почти каждый ее шаг сопровождался хлопком, подобным тихому выстрелу: пах-пах, шла Евгения, пах-пах-пах!

А Юлька веселилась вовсю, Юлька прямо-таки расцвела на глазах, стала необыкновенной – чертовской – красавицей. Такой и вспоминал ее позднее Юра, мысленно сравнивая с другой красавицей, столь же норовистой порою, но, в противоположность Юльке, рыжевато-блондинистой и лишенной терпкого пиратского куража. И Юре недоставало горячей и веселой Юлькиной злости, фейерверка из-под ресниц, черной бури вкруг ее головы и жесткого крепкого плечика фехтовальщицы рядом. Недоставало, хотя он и не смел признаться себе в этом. Но это потом, зимой, а сейчас он был не на шутку рассержен, так как понял, конечно же, кто его подставил. Но… папа, если был недоволен каким-нибудь маминым или бабушки Нины поступком, всегда говорил: «Женщины! Мадамы!..» – и это все, что он говорил, а значит, мужчине следует быть сдержанным и сильным и не мельтешить словесно. Поэтому Юрка ничего не спросил, а только посмотрел на Юльку, довольно тоскливо, впрочем.

– Йодистый азот, – фыркнула Юлька. – Такие кристаллики из «Юного химика». Если ударить или наступить, когда сухие, пукают, легонько взрываются. Пол высох, и… Это безопасно, если ты трусишь. А каустик Евгеньин давно в канаве. Не трясись, я скажу Ирине Владимировне, что ты ни при чем, что я перепутала банки, или еще что-нибудь придумается.

– Не хватало еще, – буркнул Юра. И день прошел мирно и мило, будто и не было никаких размолвок, и Юлька была сама кротость и терпение, и мечтательна, и романтична, и, кажется, даже ни разу не приврала.

День прошел мирно и мило, но Юра нет-нет да и представлял, как мама прижмет к щекам худые пальцы, посмотрит горестно и – налетит шквал, гневные пенные волны полетят к небесам, и главное тут переждать девятый вал, выстоять, не захлебнуться, чтобы не выглядеть в Юлькиных глазах дрожащим мокрым котенком.

Но вечером приехала одна, без подруги, Елена Львовна и тревожно ждала Ирочку, не обращая внимания на жалобы и ворчание Евгении Павловны, которая полдня выметала кристаллики йодистого азота, да так до конца и не вымела, и они продолжали взрываться под ее тяжелой поступью. А Ирина Владимировна появилась только поздним утром следующего дня.