Ольга Ляшенко - Собиратель чемоданов

Никому не хотелось идти в Чемоданы. Каждый считал, что его место — здесь, рядом с Гуру, на суде, где решается судьба Корпорации. В конце-концов нашелся один доброволец, который согласился пропустить одно заседание, тем более, что он только накануне блестяще выступил в защиту Истины. Его снабдили пачкой листовок и стопкой самых популярных брошюр, где на простейших примерах разъяснялось учение Истины, и проводили, не ожидая ничего худого. А на другой день нашли лежащим в луже крови, без сознания, в коридоре Надстройки, возле одного из выходов. Кровь хлестала изо рта, ноздрей и ушей. Его пытались реанимировать, но тщетно. Он скончался, не приходя в сознание. Вскрытие показало, что смерть наступила от обширного кровоизлияния в мозг.

На следующий день в Чемоданы отправилось уже трое миссионеров. Но и с ними произошло примерно то же. Двоим удалось выползти. Один из них, не приходя в сознание, скончался на реанимационном столе, другой чудом выжил, но также не приходя в сознание, и с тех пор пребывал в состоянии, внешне напоминающем Нирви-Кальпа-Самадхи. Третий навсегда остался в Чемоданах.

Обобщив эти факты, медики Корпорации выдвинули гипотезу о существовании прямой связи между инсультами у бывших чемоданных жителей и посещением Чемоданов.

После этого от добровольцев, желающих на себе проверить эту гипотезу, не стало отбоя. Однако Макиавелли-ши, пользуясь полномочиями главы политдепортамента, в административном порядке запретил эти эксперименты.

— Я полагаю, что сейчас для нас главное — это сохранить Сангху и отсудить Учителя, — объяснил он свое решение. — А остальное приложится.

— Что значит отсудить ? — «удивленно» спросил Ананда-сейтайши.

— То и значит. Отсудить — значит отсудить, — охотно пояснил Макиавелли-ши. — Чтобы, значит, отпустили его, живого и невредимого. Ничего! Бог даст, отсудим. А когда Учитель будет с нами, то и все остальное приложится. Что ж тут непонятного?

— Бог даст? — снова «удивился» Ананда-сейтайши. — Какой бог?

— Что значит какой? Бог — он и есть Бог, как его ни назови. Ну, допустим, Господь Шива. Он ведь нашему Учителю знаете, кем приходится? Значит, должен помочь.

Ананда-сейтайши уже не мог сдержать улыбки.

— Так вы полагаете, уважаемый Макиавелли-ши, что необходимо, как вы выражаетесь, «отсудить» Гуру, не гнушаясь никакими средствами? Даже в ущерб Истине?

— Какой же может быть ущерб Истине от Учителя? — уже сурово сказал Макиавелли, догадавшись, что молодежь над ним попросту подшучивает. — Истина — она и есть Истина. Ей ущерба не будет. Тем более, вы сами когда-то говорили, разве не помните: не надо, дескать, трех слов. Еще до того, как к нам пришли.

Ананда-сейтайши смешался. Но немного погодя все-таки спросил, как бы ни к кому не обращаясь и глядя в сторону:

— Так значит, наказ Гуру выполнять уже не будем?

— Наказ есть наказ, — сказал Макиавелли-ши. — И выполнять его мы, конечно, будем. Только вот каким образом его выполнить, чтобы не растерять половину Сангхи — это надо сначала обмозговать.

— А тут и мозговать нечего, — вмешался Ганеша-Сейтайши. — Я могу ходить в Чемоданы.

Макиавелли-ши нахмурился. Чемодасе всегда казалось, что старик его за что-то недолюбливает. «Вероятно, ревнует, — думал он. — Ведь раньше он был правой рукой Учителя, а теперь — я. Понятно, завидует».

— Мысль хорошая, — сказал наконец Макиавелли-ши, стараясь не встречаться глазами с Ганешей-сейтайше. — Но спешить не будем. Пусть вас сначала врачи осмотрят и скажут, можно вам туда идти или нельзя.

Собрали консилиум. Внимательно осмотрев Ганешу-сейтайши, врачи пришли к заключению, что инсульт ему не грозит.

И он стал регулярно ходить в Чемоданы, сделав это своим Бхакти.

Лучше бы он взялся мыть котлы и варить рыбную похлебку на всю Сангху!

Поистине, у этих людей была очень дурная карма. Хуже просто некуда. Об этом свидетельствовали все обстоятельства их жизни. «Если они уже сейчас так мучатся, то каково им будет после смерти!» — с содроганием думал Ганеша.

И вправду, их жизнь мало чем отличалась от ада. Химическая промышленность была разрушена уже заранее, поэтому запасы воды и продовольствия катастрофически иссякали. Электричества не было, транспорт стоял, школы и больницы не работали, здания ветшали на глазах, одежда превратилась в рубище. Сам воздух, затхлый и ядовитый, казалось, был пропитан смертью. Да и люди больше напоминали мертвецов, чем живых. Исхудавшие до полной нераспознаваемости, с одинаково изможденными, землистыми лицами и одинаково ко всему безучастные, они безмолвно двигались по улицам, и только глаза их, глубоко запавшие в темных ямах глазниц, нестерпимо ярко светились — но не светом жизни, а огнем безумия.