Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Странные камуфлеты предлагает нам жизнь. Вот было у человека нелегкое детство, непонимание родителей, «подворотня». Но ведь именно потому, что было нелегкое детство, стал Василий таким, каков есть.

Память собственного детства помогает ему посвятить себя тому, чтобы другие ребята, пусть чужие ему по крови, не родные, не знали такого детства.

Память о родительской отчужденности научила Василия тому, про что писал Николай Иванович Пирогов и чего начисто лишены были родители Василия, — желанию и умению переселяться в духовный мир ребенка, чтобы по-настоящему понять его.

И наконец, «подворотня», ее уроки привели его к главному выводу: человек не из железа, бывает, ломается, особенно если вместо позвоночника слабая хорда, и главное в жизни не дать сломаться его душе на пороге между детством и взрослостью — на трудном перекрестке, с которого начинается настоящая судьба.

Быть на посту возле этого перекрестка тоже судьба. Нелегкая, часто неблагодарная. Но всегда счастливая!

Как писал Сухомлинский, «человечество любить легче, чем по-настоящему любить одного человека. Труднее помочь ближнему, чем твердить: «Я люблю людей».

Василий пишет: «Я в черных очках. Разбейте их мне… Ну а дальше я как-нибудь сам пойду»… Он вообще очень противоречив, этот молодой учитель. Говорит: «я в черных очках», а сам все прекрасно видит. Пишет: «не люблю людей», а любит их, очень любит. Варится в собственном соку, но если даже это и так, пришел к верным, более того, благородным выводам.

Все недоумения, все восклицания Василия, мне кажется, продиктованы одной ошибкой. Он хотел бы найти на всю жизнь единый рецепт. Изобрести перпетуум-мобиле, вечный двигатель. Но вечного двигателя нет. Не надо повторять ошибку многих, не следует биться лбом о непробиваемое.

Одного рецепта на все нет и быть не может.

Да оттого она прекрасна, жизнь, что на все нет единой меры и, сколько раз ни подступись к ней, выйдет всякий случай по-новому.

В неповторимости — достоинство существования, в неповторимости — счастье творчества, в том числе и педагогического.

А цель — цель Василий знает точно. «Как научить их быть людьми? И не просто людьми, а Людьми! И не просто жить, а Жить! Как?..» Это «как?» — вечный вопрос бытия. Вечный вопрос воспитания. И вечный вопрос всякого творимого человеком дела.

Я верю Василию. Очень верю, что он сделает из себя настоящего учителя. Сумбурность вопросов уляжется в стройный, гармоничный ряд, где доброе чувство, сердечность будут подкреплены твердым убеждением и профессиональным знанием.

Помнить себя в детстве, знать болевые точки не защищенного жизненным опытом возраста — вот главное условие удачи. Главное условие при выборе профессии и условие сохранения ее святости. Я говорю об учителе.

Учителем, помнившим себя в детстве, был Сухомлинский. Таким учителем может стать Василий. Предпосылки есть.

Неисчерпаема и неповторима юность.

Она дарится нам на всю жизнь.

Не зря же старики отлично помнят, что было с ними полвека назад, забывая события вчерашнего дня.

В подробностях, в красках, всегда ярких, нарядных, праздничных, помним мы юность. Кажется, тогда и солнце ярче светило, и цветы цветастей цвели.

Взрослую жизнь я бы сравнил с прозой, отрочество — с поэзией. Ни у прозы перед поэзией, ни у поэзии перед прозой преимуществ нет. Равные жанры.

Нет преимуществ у взрослости перед детством, как и у детства перед взрослостью.

Каждая пора в человеческой жизни прекрасна.

Каждая дается только один раз.

И каждую надо ценить.

Не только отрокам — отрочество, а старикам — старость.

Но и старикам — отрочество, а отрокам — зрелость.

Ведь мы же люди.

Одни продолжают других.

Человеческое общество подобно семье, где старшие любят маленьких, а малыши — дедов и бабок.

Вся разница в том, что семья — это люди, связанные кровным родством, а любить ближних легче и объяснимее, чем чужим любить чужих.

Но ведь потому человек и есть человек, что он способен на такие чувства.

Для него не должно быть чужаков и своих.

Не должно…

Но за это «не должно» надо еще побороться.

Надо повоевать.

Упал человек на площади.

Мимо люди идут.

А он пролежал целый час, пока ему помогли.

Спрашивали потом тех, кто мимо прошел: почему?

Отвечают: думали, пьяный.

Почему-то никому в голову не пришло: а может, больной? Может, помочь надо?