Доналд Бартелми - Белоснежка

Прикрыв дверь своего покоя, Белоснежка сняла жакетку, затем рубашку, затем комбинашку, затем лифчик. Голые груди остались. Стоя у окна, Белоснежка смотрела на свои голые груди, для чего потребовалось сильно наклонить голову. «Ну и что тут о них думать? Обычно я совсем о них не думаю, а скорее думаю о самых обычных событиях, ну там как я ходила в кегельбан или видела в небесах распростертые крыла исполинского реактивного лайнера. А теперь последние события – вернее, их отсутствие – пошатнули во мне веру в себя. Но давайте проведем переучет. Эти груди, мои собственные, изящно отстоят от туловища, как им и полагается. Да и самое туловище отнюдь не лишено привлекательности. Говоря по правде, «туловище» – довольно тусклый термин для главной части этого собрания радостей. Лилейный живот! Ошеломляющая задница в ампирном трюмо! И весьма, весьма недурные ноги, включая немаловажные коленки. Ослепительный ассортимент, достойный никак не хулы, но хвалы! Но у моего кучерявого разума проблемы, отличные от, хоть и связанные с оными моего восхитительного тела. Занимательная материальность моего существования здесь, на Земле, связана с обеими частями проблемы «тело – разум», с частью телесной и частью разумной. Хоть я тайно осознаю, что мое тело и есть мой разум. Иногда оно действует по собственному разумению, бесстыдно бросаясь в объятья сомнительных ситуаций, не страшась ни чьих-либо взглядов, ни истинных ценностей. Стоит ли удивляться, что мы, двадцатидвухлетние, не доверяем никому старше двенадцати. Только там, до двенадцати, и можно найти людей, понимающих, что к чему. Пойду-ка я сейчас на улицу и поговорю с каким-нибудь один-надцатилеткой, чтобы набраться сил и бодрости. Сейчас или чуть позже». Белоснежка смотрела на свои симпатичные груди. «Не лучшие из тех, что мне доводилось видеть. Но и далеко не худшие».

Ляп – один из парней, которые там были. У него была прическа, которая, я уж и не знаю, некоторым из вас могла бы не понравиться, ну и многое другое было тоже вроде как не совсем так. Я ожидал, что в смысле пыла он будет весь пылать, как пожарный выход. А на деле он был застенчив, аки стенка. Это уж ясно. Но раз мы его позвали, с ним надо разговаривать.

– Лады, парнишка, вот что от тебя требуется. Твое задание таково: ты выходишь в мир и сдираешь к черту все эти избирательные плакаты. Мы решили больше не голосовать, так что иди и сдирай плакаты. Очистим наши улицы и избирательные участки от этих жутких рож. Мы не станем больше голосовать, сколько бы они там ни вылезали со своими агитационными грузовиками и политическими жестами. Круши агитационные грузовики. Круши приветственно вскинутые руки. К черту все эту лавочку. Голосование превратилось в хрень собачью. Они все равно не делают то, чего нам от них хочется. А когда делают то, чего нам не хочется, так и того не могут толком сделать. К чертовой их бабушке. Мы сэкономим все свои голоса за следующие двадцать лет, а потом потратим их за один раз. Может, к тому времени появится какой-нибудь раблезианский персонаж, на которого будет не жалко. А потому ступай, о зеленый неоперившийся юнец, ступай и твори нашу волю в грубом вещном мире. Мы намерены довести эту программу до конца, до определенной степени, и мы избрали тебя своим орудьем. Мы не то чтобы слишком тобой гордимся, но ты существуешь неким неотесанным образом, и этого для достижения наших целей достаточно. Ты недопривлекателен, Ляп, подобно тебе подобным, но вот деньги и вот задание. Действуй.

Стоя под деревом, Пол смотрел в окно на Белоснежку, на ее голые груди. «Боже великий, – говорил себе Пол, – как же это здорово, что я стою под этим деревом и смотрю в это окно. Как же это здорово, что я на побывке из обители. Как же это здорово, что у меня с собой в верхнем кармане рясы очки для чтения». Пол прочел послание, начертанное на разоблаченных грудях Белоснежки. «Она точь-в-точь как танцовщицы, которых время от времени видишь на нью-орлеанской Бурбонной улице, а также в определенных районах других городов. В городах поменьше полиция иногда принуждает танцовщиц надевать побольше шмоток. Но без шмоток девушки эти несут нам радость – своими движениями, своей недвижностью… Танцы отвлекают, и если смотришь, и если танцуешь сам. Но что такое «танцуешь сам»? Танцуешь сам себя? Было время, когда я любил танцевать с тростью. В этом была определенная радость. Но затем пришел человек и сказал, что у меня неправильная трость. Сказал, что он тростетанцевальный критик, и такие трости никто уже не использует. Правильная трость должна быть брутальнее той, что использовал я, или небрутальнее, я уже точно не помню. Что-то насчет брутальности, в общем. Я сказал, отъебись-ка, парень, оставь меня в покое с моей старой тростью, тростью моей юности. И он отъебся. Но та трость, впервые изученная первоклассным специалистом, перестала меня удовлетворять. Я сдал ее в поднаем. Вот потому-то я и стал после этого тем, чем я стал, в том числе – тем, чем являюсь сейчас: вуайеристом. – Пол еще раз взглянул на верхнюю часть Белоснежки. – Глядеть в это окно очень мило. Самое милое, что случилось со мной за всю жизнь. Мило, мило». Пол смаковал радость человеческого общения – через окно.