Ярмолинец Вадим - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– С вас причитается! – сказал он.

Мы сели на диван. Развернув сложенные втрое страницы, я прочел, что меня вызывает моя тетя – Рахиль Перец из города Хайфа.

– Мне надо будет ехать в Израиль? – спросил я.

– Глупости! – поморщился Кащей. – Сейчас все едут в Рим, там сидят пару месяцев и оттуда – прямым рейсом в Штаты. Некоторые едут в Австралию, некоторые в Канаду, но все говорят, что в Штаты лучше всего.

– Что теперь?

– Теперь этот конверт надо отнести в ОВИР и начинать паковать чемоданы. Если вы не повезете с собой свой “Бриг” и “Техникс”, то, думаю, сможете все упаковать в рюкзак.

– А все эти скатерти, часы, фотоаппараты?

– Не говорите глупости! – Кащей поморщился. – Во-первых, вас там сразу подхватят еврейские организации, которые дадут пособие на питание и жилье. И потом – вы знаете язык! Ручаюсь, что будете преподавать его, причем своим старым ученикам. Только они будут платить вам не рублями, а валютой. Лиры, доллары.

Помолчали.

– Вы поедете один? – спросил Кащей.

Я посмотрел на него удивленно.

– С Наташей.

– Вам надо расписаться, вы знаете это?

– Распишемся.

– Вы говорили, что ее отец какой-то начальник. С его стороны не будет возражений? Главное, чтобы он сам не чинил препятствий. Если он не проявит инициативу, то его мнения не спросят.

Я слышал истории о детях, которых задерживают родители, задерживают по самым разным причинам. Наташиному папаше отъезд мог поломать всю его карьеру. Когда вечером я спросил ее об этом, она ответила:

– Он когда маму оставил, моего разрешения не спрашивал. Скажу, что постригусь в монахини. Пусть выбирает.

– Послушай, – сказал я. – Я хочу тебе сказать одну вещь, которую обычно говорят в торжественной обстановке...

Я увидел, как у нее радостно поднялись брови и расширились глаза.

– Но тут все так складывается, с этим отъездом...

– Я согласна! – весело сказала она и засмеялась.

Мы обнялись.

– С тобой ужасно неинтересно, – сказал я. – Ты все заранее знаешь.

На следующий день мы подали документы в ЗАГС. Осень была долгой и теплой. Деревья нехотя сбрасывали листву, трава не торопясь бурела на газонах. У меня стало меньше учеников. Мы ходили на вокзал, провожать тех, с которыми у нас устанавливались приятельские отношения. Казалось, мы все теперь были частью большого перенаселения народов, объединенные одной целью и заботами. Устроив багаж в своих купе, они выходили на перрон, где мы пили шампанское и водку, открывали коробки конфет. Составы с тяжелыми вздохами трогались, из уплывающих окон, как из прикрытых венками гробов, на нас смотрели лица отбывающих в Новый свет. Во время одного из таких прощаний я столкнулся и простился с Костей Швуимом.

– Столько было надежд, – сказал я.

– Какие надежды, чувак? Все развалилось. Одни в Москву уехали, другие в Штаты. Помнишь Толика Таржинского? Гитариста нашего? Уже в Австралии. Алика Акопова – ударника, помнишь? В Германии. Валера Прессман в Италии, ждет вызова из Нью-Йорка. Ганькевича помнишь из “Бастиона”? Умер.

– Ганькевич умер? – это было невероятно. – Почему?

– Одни говорят – порок сердца, другие говорят, бухал, как лошадь. Знаешь, есть такой анекдот: Хаим умер. Как? Как поц! Вот он стоял, вот он упал.

Ни он, ни я не смеялись.

– Ну, давай, чувачок, – он протянул мне руку. – Будешь в Лос-Анджелесе, спроси Костю.

Пришла зима с ледяными дождями, ветром, обледеневшими тротуарами. Небо потемнело и прижалось к земле. По вечерам, когда мы устраивались с книгами на диване, чаще звучали те пластинки, которые принесла из дому Наташа – Вивальди и Альбинони, записанные на “Мелодии”. Когда я спросил ее, как произошло то, что наши вкусы так незаметно поменялись, она, помедлив, ответила:

– Наверное, потому что с этой музыкой у нас ассоциируется семейный уют.

– У нас дома никогда не звучала эта музыка, – ответил я. – Первая музыка, которая у меня связана с ощущением моего дома, это – Цеппелин, и это ощущение одиночества и холода. Я услышал их впервые зимой, и я тогда был один. Это был их блюз Since I’ve Been Loving You. Там гитара так совершенно потрясающе начинала тему: та-та-та-та-та, и потом вступал Бонэм бух, бу-бух. Мне тогда казалось, что я был влюблен и что эта песня про меня, но на самом деле я просто хотел быть влюбленным.

– Бедный, надо было позвонить мне!

– Мне было всего 15 лет.

– Так ты что, еще не умел пользоваться телефоном?

– У нас тогда не было телефона.

– Значит, надо было выйти из дому и ходить по улицам до тех пор, пока ты не встретил бы меня. А ты что делал?