— Я не к тебе приехал, — поспешил заявить Хольт. — Я надеялся найти здесь Гундель, только и всего.
Складки на лице профессора обозначились резче, и он устало провел рукой по глазам. А в Хольте вдруг опять пробудилась злость, желание уязвить этого старого чудака, нелюдима, человеконенавистника.
— Что касается Гундель, — сказал он, — ты, конечно, опять упрекнешь меня в «тяге к простонародью»!
Упрек этот был брошен ему родителями много лет назад. Хольт со злорадством уколол теперь отца. Профессор не помнил, но вполне возможно, что он когда-нибудь и употребил такую стереотипную фразу или не стал прекословить, когда это сказала жена. Он набил трубку и спокойно возразил:
— В последние годы у меня было достаточно времени пересмотреть свои ошибочные взгляды.
— А пока ты пересматривал свои ошибочные взгляды, — сказал Хольт и встал, — я ради этих самых взглядов подставлял лоб! — И, не добавив ни слова, вышел из комнаты.
Хольт проводил дни, бесцельно слоняясь по городу. Иногда он часами стоял на мосту и глядел на узенькую речушку, на грязную, в радужных пятнах нефти, воду.
Через несколько дней после ссоры с отцом его как-то утром вызвали в контору. В комнате были только отец и фрейлейн Герлах. На пороге Хольт снял пилотку.
Профессор сидел за письменным столом у окна.
— Последнее время ты не завтракаешь со мной, — напрямик начал он. — Я тебя целыми днями не вижу. Когда ты собираешься наконец явиться в школу? Занятия уже начались!
Хольт не намерен был выслушивать чьи-либо предписания.
— А откуда ты взял, — сказал он, — что я собираюсь учиться в школе?
Профессора требовали на завод, через час ему надо было ехать с Мюллером на совещание в комендатуру, до этого он должен был продиктовать несколько срочных писем и ждал иногороднего разговора.
— Самый лучший выход для тебя, — сказал он, — аттестат зрелости. Пока ты учишься, будет время подумать о выборе профессии.
Лицо Хольта выражало одно лишь немое упорство.
— К тому же ты совершенно здоров, — продолжал профессор, уже теряя терпение, — и для продуктовой карточки тебе на следующий месяц потребуется справка с места работы.
— Фрейлейн Герлах каждый месяц подписывает столько справок, — сказал Хольт, — что вполне может подписать справку и мне.
Профессор встал.
— Нет, — сказал он и, когда Хольт попытался что-то возразить, еще раз повторил: — Нет! — и хлопнул ладонью по столу. — Я не потерплю никакой фикции! А теперь ступай и запишись в школу!
Хольт направился к двери, он уже взялся за ручку. Но вдруг повернул обратно и подошел вплотную к столу. Он был бледен и несколько секунд не мог говорить от волнения. Наконец он тихо, но отчетливо произнес:
— Не запишусь! И не пытайся мною командовать, это бесполезно! Лучше уж сразу вышвырни меня на улицу. Вышвырнуть ты меня можешь, но… — Он весь затрясся и, перегнувшись через стол, выкрикнул: — Но командовать собой я не позволю!. Никому больше… Никогда!
И опять он бесцельно бродил по городу. Бессмысленное раздражение улеглось, он пытался все обдумать. Что ему делать с собой, со своей жизнью? Неужели сесть за парту с шестнадцатилетними сопляками? Впрочем, в газетах как будто писали о специальных классах для участников войны.
Он отправился в Менкеберг на Грюнплац, где иногда поджидал Гундель. Наполовину скрытое каштанами, устлавшими своей пестрой листвой все газоны и дорожки, высилось целое и невредимое здание школы — трехэтажный дом с внушительным парадным, к которому вели широкие каменные ступени.
Хольт постоял в раздумье. Наконец нерешительно отворил дверь.
Кто-то схватил его за рукав.
— Вы куда?
Швейцар! Маленький лысый человек с злющим лицом, в синем комбинезоне слесаря.
— Справиться? О чем это? Я сейчас… Стой! — крикнул он.
Но за Хольтом уже захлопнулась тяжелая двустворчатая дверь. На первом этаже стоял гул голосов. Была большая перемена. Хольт врезался в гущу носившихся по коридору ребятишек и подростков, еще раз услышал за собой окрик швейцара «Стой!» и почувствовал себя в безопасности лишь на площадке второго этажа. Здесь было тихо. Шум перемены приглушенно доносился сюда с нижнего и верхнего этажей. Только несколько девочек чинно прогуливались парами по коридору. Хольт стал читать таблички на дверях: «Канцелярия», «Учительская», указатель «В актовый зал»… Все, от натертого до блеска линолеума до стандартных табличек на дверях, дышало здесь дисциплиной и порядком.
Читать дальше