Виктор Пелевин - Любовь к трем цукербринам

— Вы только что слышали музыку, — сказал Гузка, — которую заводили в старину после поражения команды танкистов. По замыслу авторов она должна была вызывать в сердце вихрь националистических эмоций. Но что это? Русские виртуальные танкисты отпевают своих боевых друзей с такими амбивалентными интонациями, что немедленно понимаешь глубинную причину их интереса к танкам — лежащую, разумеется, в предельной маскулинности и фаллоцентричности этого агрегата, позволяющих игрокам хоть украдкой, хоть косвенно, пусть даже втайне от самих себя, реализовать свою подавленную гомосексуальность в символическом группенсексе, кое-как закамуфлированном лязгом виртуального железа. Не будем в этой связи окончательно отрицать мерцающую «русскую Европу» в пространстве культуры и духа. Возможно, правы те, кто говорит — нельзя огульно обвинять в гомофобии народ, подаривший миру Чайковского и поговорку «Нас *** [12] Слово на букву «е», глагол мн. ч. настоящего времени. — Примеч. авт. , а мы крепчаем»…

Гузку тут же закрыл поп-ап сериала «Крейсер „Чайковский“». Это была мыльная сага про Россию двадцать первого века: Совет Европы в последний раз требует допустить геев к армейской службе, и Россия делает медвежий пиар-маневр — собирает всех флотских геев на новейшем стратегическом крейсере, призванном служить витриной якобы уже достигнутой в стране толерантности. Но у подводников-геев много врагов среди стремящихся начать ядерную войну националистов-хардлайнеров в штабе флота, и не меньше — среди православных мракобесов в аквалангах, шныряющих мимо иллюминаторов с абьюзными плакатиками в резиновых пальцах…

Поп-ап, однако, появился не на самом экране телевизора, а прямо в воздухе перед ним — отчего несколько нарушилась историческая достоверность танкового ангара.

Кеша в очередной раз подивился, как гладко и неприметно профессионалы культуры подводят разговор к точкам контекстной прокачки. Но на то они, собственно, и интеллектуалы… Или это не Гузка, а он сам? Он ведь только что вспоминал про «Чайковского»…

Пошел фрагмент сериала: штормовое море, внешняя палуба радужной подводной лодки, мужественный выступ ракетного отсека, похожий на огромный гульфик… Крепкой раскорякой замерший у ограждения боцман затянулся последний раз сигаретой, сморщил обветренный булыжник лица и бросил невидимому за спиной партнеру суровое:

— Ну люблю, люблю…

Лубрикативный баритон тут же запел аутентичный древний шлягер из «Чайковского»: «Глубиной своего погруженья я любовь измеряю твою…»

Сериал, как утверждалось, был настоян на золотых крупицах сохранившегося русского гей-фольклора — и передавал быт эпохи с предельной точностью. Но к тому моменту, когда камеру захлестнула символическая пена, Кеша уже исключил из зоны осознаваемого и Гузку, и промо-ролик. Он пошел по ангару мимо стоящих в боксах танков, обдумывая предстоящий выезд.

Легкие танки, которые Кеша когда-то коллекционировал, все были разбиты и сожжены: в боксах чернели их обгорелые каркасы, чуть пованивающие соляркой и гарью. Тратиться на ремонт не хотелось, а внутриигровой валюты, заработанной в боях, у Кеши в последнее время хватало только на снаряды. И то на обычные — за голду, пробивающую все на свете, нужно было отдавать шэринг поинтс.

На ходу оставались две машины — тюнингованная «Пантера» с длинной скорострельной пушкой и тяжелый «Ягдтигр» с толстенной лобовой броней. Этих двух агрегатов, собственно, было достаточно: на «Ягдтигре» Кеша ездил бомбить, а на «Пантере» — катался для души. В «Пантере» было припасено несколько всепробивающих голдовых снарядов — на случай, если сердце попросит. Лезть в групповуху Кеша сегодня не хотел — возможно, после комментариев Гузки. Хотелось чего-то интимного, камерного и недорогого.

Кеша залез в «Пантеру» (он любил мускулистую пружинистость, появлявшуюся у его тела, когда оно карабкалось по броне), взялся за ручки управления, пару раз кивнул распускающимся спискам игровых меню — и выехал на поле под Прохоровкой.

Остановившись на невысоком пригорке, откуда открывался хороший обзор окрестных холмов, он стал ждать, не зайдет ли кто в его индивидуальную вселенную обменяться болванками. Обычно желающие находились минут за десять. Прошло целых пятнадцать, но никто так и не нарисовался.

Кеша высунулся из люка и поглядел по сторонам.

Июльский вечер был хорош до дрожи. Прогретый воздух нес в себе ароматы тысячи неизвестных трав. Склоняющееся к закату красное солнце грело так нежно и ласково, как умеют только старые звезды (солнце, понял вдруг Кеша, каждый вечер становится большим и красным, как бы репетируя будущую старость и смерть). Живые голоса мира, долетавшие до Кешиных ушей, казались странными — Кеша не знал даже, насекомые это или птицы.