Томас Пинчон - Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

В фургоне он выудил из вещмешка синюю бейсболку и надел ее.

— Уходишь при полном параде, — сказал Пикник. — Куда это?

— На свидание, — сказал Ливайн.

— Здорово, — сказал Пикник. — Приятно видеть, что молодежь общается. Это радует.

Ливайн серьезно посмотрел на приятеля.

— Нет, — сказал он. — Нет, наверное, лучше назвать это «порывом души».

Он заглянул в фургон Риццо и стащил у спящего сержанта пачку сигарет и сигару «Де Нобили». Когда Ливайн повернулся, чтобы уйти, Риццо открыл один глаз.

— А, наш старый верный друг Натан, — сказал сержант.

— Спи, Риццо, — сказал Ливайн. Засунув руки в карманы и насвистывая, он зашагал в сторону бара, где был накануне. Звезд на небе не было, в воздухе пахло дождем. Ливайн прошел мимо сосен, которые в свете фонарей отбрасывали огромные уродливые тени. Прислушиваясь к девичьим голосам и урчанию машин, он думал о том, какого черта он здесь делает; думал, что лучше было бы вернуться в Таракань, и в то же время прекрасно понимал, что, вернувшись в Таракань, он начнет думать, какого черта он делает там, и, возможно, будет думать о том же повсюду, где бы ни оказался. Он вдруг на мгновение представил нелепую картину, вообразив себя, Толстозадого Ливайна, Вечным Жидом, обсуждающим будними вечерами в странных безымянных городках с другими Вечными Жидами насущные проблемы подлинности, но не подлинности собственного бытия, а подлинности данного места и вообще правомерности и необходимости пребывания в каком бы то ни было месте. Наконец он дошел до бара, заглянул внутрь и увидел поджидавшую его Ромашку.

— Я раздобыла машину, — улыбнулась она. Ливайн сразу уловил в ее голосе легкий южный акцент.

— Эй, — сказал он, — что вы тут пьете?

— «Том Коллинз» [20] « Том Коллинз» — легкий коктейль из джина с лимонным соком и сахаром. , — ответила Ромашка. Ливайн заказал виски. Ее лицо стало серьезным.

— Там очень страшно? — спросила она.

— Жутковато, — сказал Ливайн.

Она снова радостно улыбнулась.

— По крайней мере колледж совсем не пострадал.

— Зато Креол пострадал, — сказал Ливайн.

— Ну да, Креол, — сказала она.

Ливайн посмотрел на нее.

— По-твоему, пусть лучше они, чем колледж? — спросил он.

— Конечно, — усмехнулась она.

Ливайн побарабанил пальцами по столу.

— Скажи «валяться», — попросил он,

— Ва-аляца, — произнесла она.

— Ясно, — сказал Ливайн.

Они выпили и еще какое-то время говорили о студенческой жизни, а потом Ливайн пожелал посмотреть на окрестности в беззвездную ночь. Они вышли из бара и поехали в сторону залива сквозь ночной мрак. Ромашка сидела, прижавшись к Ливайну, и с нетерпеливым возбуждением гладила его. Он вел машину молча, пока она не показала ему на грунтовую дорогу, ведущую к болотам.

— Сюда, — прошептала она, — там есть хижина.

— А я уж было начал удивляться, — сказал он.

Вокруг распевали лягушки, на всевозможные лады восхваляя некие двусмысленные принципы. Вдоль дороги теснились замшелые мангровые деревья. Проехав еще около мили, Ливайн и Ромашка добрались до полуразрушенного строения, невесть откуда взявшегося в этих дебрях. Как ни странно, в хижине нашелся матрац.

— Не Бог весть что, — сказала Ромашка, прерывисто дыша, — но все-таки дом.

Она дрожала в темноте, прижимаясь к Ливайну. Он достал позаимствованную у Риццо сигару и раскурил ее. Лицо девушки озарилось колеблющимся огоньком, а в глазах мелькнуло некое испуганное и запоздалое осознание того, что опасность, терзавшая этого парня от сохи, была серьезнее всех проблем, связанных с сезонными изменениями и видами на урожай. Точно так же чуть раньше он осознан, что ее способность давать, в сущности, не предполагала ничего сверх обычного перечня повседневных предметов — ножниц, ножей, лент, шнурков; и поэтому он проникся к ней равнодушным сочувствием, которое обычно испытывал к героиням эротических романов или какому-нибудь прожженному ковбою-импотенту в вестерне. Ливайн позволил ей раздеться в сторонке, а сам стоял в одной майке и бейсбольной кепке, невозмутимо попыхивая сигарой, пока не услышал, как она захныкала, сидя на матраце.

В ночи неистовствовал лягушачий хор, из которого то и дело выделялись виртуозные дуэты, выводившие протяжные низкие рулады и серии легких придыханий и вскриков. Прерывисто дыша, ослепленные страстью, Ливайн и Ромашка, к своему удивлению, осознавали единение ночных певцов как нечто большее, чем обычные проявления близости: сплетение мизинцев, чоканье пивными кружками, добрососедские отношения в духе журнальчика «МакКолл» [21] …в духе журнальчика «МакКолл»… — «МакКолл» — американский журнал для домохозяек. . Ливайн в небрежно сдвинутой набок бейсбольной кепке на протяжении всего представления попыхивал сигарой, ощущая непроизвольное желание защитить девушку — еще не отданную на поругание Пасифаю [22] …еще не отданную на поругание Пасифаю — Пасифая — в греческой мифологии дочь Гелиоса, супруга критского царя Миноса, воспылавшая любовью к быку; в результате этой связи родился Минотавр (чудовище с головой быка). . Наконец, под неумолчное кваканье глупых лягушек, они опустись на матрац и легли, не касаясь друг друга.