Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

На следующее утро Мулатка не пришла. Николай весь день ждал, что она вот-вот появится: сначала разденется, потом повяжется косынкой, словно зашториваясь от назойливого мира, и станет читать свою книгу… Мало ли что, ездила в город, развлеклась, сделала покупки, приехала поздно. Так он себя успокаивал, возвращаясь вечером домой. Подспудно же накатывало мерзкое ощущение, испытанное однажды в хищном отрочестве, после, казалось бы, удачной «рыбалки» за городом… Глухой, удавленный взрыв дорогостоящей толовой шашки — и две дюжины крупных сазанов белобрюхо поднялись со дна, чтобы стать его добычей… Тогда деревенские мальчишки украли у него весь мешок с богатым уловом, пока он блаженно купался, отдыхая после рискованных трудов. Помнится, блестя мокрыми мускулами, толкая рядом велосипед с проколотыми шинами, он возвращался лунной дорогой, от обиды и бессилия по-звериному воя. Кляня себя за нерасчетливость, недальновидность, он думал, что, вернись все обратно, добровольно отдал бы каждому из тех сопливых пацанов по рыбине, как дань, только бы они не лишали его рыбацкой гордости… И сейчас, предчувствуя непоправимое, он готов был отказаться от многого, лишь бы Мулатка осталась еще на пару дней в этом проклятом, вонючем поселке на краю грязной лужи под названием море!..

Да, она была особой вчера. Он думал, что это показатель ее готовности к покорению. Но видимо, это было всего лишь прощание или — ожидание чуда. От кого: от жизни? От него? От неспособного на чудо?… От бесполезной пчелы, трутня, потребителя медовых чудес?…

Он шел и выбрасывал, как губительный балласт с терпящего крушение воздушного шара, свои маленькие победы, которые копил все эти дни. Отказываясь от ведущих ролей — покорителя, приручателя, егеря, астронома… Он переставал быть дарителем приманки — он просил дара быть великодушным. И — берущими, торопливыми паучьими движениями пытаясь повторить творение небесного шелкопряда, он панически заворачивался в кокон недавних воспоминаний, в тот круг случайностей, начавшийся несколько дней назад на этом злополучном пляже, силясь вернуться в исходную точку. Он просил сотворить все сначала — у того, кто беспощадно наказывал его за одни только мысли, не веря позднему раскаянию, рожденному в страхе.

…Он перестал клясть, клясться и молиться. Он снова гордый. Теперь все опять в его власти: ему не нужен добрый рок, достаточного худого шанса.

«Олей звали мою негритяночку, Олей. Фамилию не ведаю… Адрес, — зачем мне? — не узнавала. Я документов-то никогда не спрашиваю… Только город, на севере где-то… Точно, точно!.. Сейчас спрошу у внучки, она помнит…»

Все, что удалось выведать у квартирной хозяйки, — имя Мулатки, название города на другом краю света, куда летает самолет из эвкалиптового Адлера. И еще то, что Мулатка полетела не сразу в этот то ли нефтяной, то ли золотой город, а через столицу, хотела проведать родных… Это уже кое-что, думал пляжный Шерлок Холмс, трясясь в душном вагоне электрички, членистым червяком ползущей вдоль каменистого берега, усыпанного голыми телами, как трупами на бесконечном поле сражения.

Состояние обманутости, наказанности прошло, вернее, переросло в иступленную решимость. Уткнувшись в заляпанное окно, рядовой художник, возможно, — с генами всего лишь маляра-оформителя, возомнивший себя осененным музой ваятелем, сосредоточенно выводил эскиз будущей картины: вздрагивая вместе с вагоном, стараясь не смотреть на серую гальку замусоренных пляжей, поеживаясь от мурашек, которые волнами расползались по спине и щекам, рисовал солнечными красками по зеленым волнам: он женится на Мулатке…

Как помарка в уголке картины — постоянная ноющая грудная боль… И если бы в области сердца… Назойливая ремарка, примечание без рифмы, серым, «простым» карандашом поверх солнечных красок: боль не в области сердца где-то под нижними ребрами…

Он уже смутно, как из сна, помнил, что было вчера. Наверняка, потому, что был сильно пьян в ночном кафе, сотворенном на манер караван-сарая: очаг в центре земляного двора, саклеобразные, плетеные из камыша кабины, столы распиленные вдоль гигантские деревья… Груша ртутной лампы, нелепого ночного солнца, слепящая, затмевающая космос, превращала видимый мир в царство теней, которые колыхались в потоках музыки, безображенной низкими частотами. На подиум, в числе прочих танцующих, выскочила белая девушка в воздушном платье из розовой вуали, с одуванчиком вместо головы. Поток света от ночного солнца — и вспыхнул одуванчик, растаяла вуаль. Спелое наливное яблоко с просвечивающими внутренностями… прожилки, выпуклости, впадинки, косточки, изюминки-сосочки…